208. Секта Хинаяна в Древнем Китае

Когда китайские буддисты-странники пришли в Центральную Азию и Индию, они обнаружили, что буддизм резко разделен на два противостоящих вероучения: Хинаяну и Махаяну. Это было совершенно необычным для них, ибо, насколько нам известно, в Китае никогда не существовало особых хинаянских монастырей, как не было (за исключением небольшой секты, о которой и пойдет речь) и никакого объединения монахов, отрицающих учение и писания Махаяны. Индийские последователи Махаяны, в целом, по-видимому, находившиеся в Индии в меньшинстве, подверженные постоянным нападкам со стороны своих оппонентов, были удивлены, услышав, что в такой далекой "пограничной стране" как Китай, практикуется только Махаяна. Когда в начале V века китайский монах Чжи-мэнь238 посетил Паталипутру, один из индийцев спросил его, существует ли учение Махаяны в Китае. Чжи-мэнь ответил: "Мы все следуем учению Махаяны." Индиец был поражен и предположил, что некий Бодхисаттва239, должно быть, некогда посетил Китай и обратил людей. Обсуждение того, как произошло так, что Махаяна главенствовала в Китае, завело бы нас очень далеко. Несомненно, что некоторые из верований и практик Махаяны возникли, будучи по крайней мере внешне заимствованными из индуизма, и обвинение Махаяны в том, что она является скрытым индуизмом, выдвигалось не только в Индии, но и в Центральной Азии. В 261 г. н.э. китаец Чу Ши-син отправился в Кхотан, чтобы получить более полную версию Праджняпарамиты240. Его поиски увенчались успехом, но хинаянские монахи Кхотана пожаловались правителю, что "шрамана из земли Хань" намеревается исказить китайский буддизм, привезя "Браминскую книгу". "Ты хозяин этой земли," – сказали они правителю. "Если ты не дашь своего указания против него, ты примешь на себя ответственность за исчезновение нашей великой религии и принесешь глухоту и слепоту в землю Хань." Правитель отказался разрешить вывоз книги в Китай.

Очевидно, что подозрение, что Махаяна – лишь замаскированный индуизм, с гораздо меньшей вероятностью могло возникнуть в Китае, где даже ученые знали индуизм лишь по отрывочным и искаженным сообщениям, а основная масса населения считала индуистов почти поголовно либо купцами, либо волшебниками. Основной китайский противник Махаяны был, как мы увидим, индийского происхождения, и он мог знать об индуизме значительно больше, чем средний китаец. Однако не существует действительных свидетельств о том, что именно это знание породило в нем предубеждение против Махаяны.

Почти все, что мы знаем о приверженце Хинаяны V века Фа-ту содержится в коротком сообщении, приведенном в Чжу сань-цзан чжи чжи, 241 наиболее раннем из сохранившихся каталогов китайских буддийских работ, завершенном около 520 г. н.э. Сообщение озаглавлено "Описание того, как индиец Фа-ту, последователь хинаянского лжеучения, изобрел странные обряды." После ортодоксального махаянского сообщения о последовательных этапах, на которых Будда открывал истины, относящиеся ко все более и более высокому разуму, автор продолжает таким образом: "Но в других странах есть люди, признающие только Хинаяну. Так, например, в самом конце "Нирвана-сутры" Будда полностью открыл свою Природу, но эти люди признают только его ранние учения. Воистину, это подобно игре на цитре с приклеенными колками."

"В годы Юй-Ця (424-454 гг. н.э.) иностранный купец, индиец по имени По-ле (что, вероятно, соответствует санскритскому Бхадрике), долгое время жил в Гуаньчжоу (Кантон), путешествуя время от времени в поисках прибыли. В округе Нанькан (на северо-западном берегу озера Поян, к югу от Янцзы) у него был сын, которого он назвал Нань-кан – по месту рождения. Когда мальчик вырос, его имя было изменено на Цинь-чжи (возможно, сокращение от санскритского Кимкара). Позже он принял посвящение и стал буддийским монахом и учеником Дхармаясов (прибывших в Кантон из Кашмира в 397-402 гг. н.э.). Тогда он принял имя Фа-ту. Хотя он не был китайцем по внешности, он ничего не знал об индийском устройстве, будучи рожденным в Китае. Но в его природе сохранялась некая извращенность и странность, и у него было желание242. <...> Потому он поддерживал и наставлял Хинаяне, говоря, что Будды Десяти Четвертей не существовали. Он только поклонялся Шакьямуни, и не позволял своим ученикам читать или декламировать писания Махаяны. Он носил платье, перекинув его полу через плечо243, и рассматривал это как вопрос религии. Он использовал медную чашу244 и не имел другой домашней утвари. Он заставлял монахинь шить мешки, напоминающие подстилки для сиденья; но они были сшиты наподобие сумок, и их всегда носили на плече, никогда не используя для сиденья. Все эти вещи он проделывал, рассматривая их как внешние признаки обособленности своей общины. Когда они выходили на дорогу, то шли, держась за руки245. Когда они исповедывались в грехах на церемонии Упошадха, они просто стояли лицом к нему, глядя в землю; они не становились на колени. Фа-ту отлично говорил по-китайски; но до тех пор, пока он не принял своих обетов, он всегда говорил на своем иностранном языке и никогда не давал китайцам понять, что он знает их язык.

В Монастырских Уставах существуют ясные тексты, устанавливающие, как надлежит жить монахам, и даюшие необходимые пояснения. Сказано, что, если не соблюдать Уставы, то нельзя вести религиозную жизнь. Но индиец Фа-ту в своей слепоте и неведении проповедовал собственные ложные методы. Просветленные члены Общины были потрясены и отвернулись от него. Но монахиня Фа-хун из монастыря Цюань-е, дочь покойного префекта Тань-юань, Ен Чунь и монахиня Пу-мин246 из монастыря Хун-гуань, дочь управляющего Чжао-чжоу, вместе с некоторыми другими, верили и принимали его учение, думая, что в них заключена совершенная истина."247

209. Истинная Таковость

Вы должны знать, что все Дхармы не могут быть выражены словами или постигнуты мыслью, и потому они называются Истинной Таковостью (Татхата).

Можно спросить: "В таком случае, как могут все живые существа жить в соответвтвии с Истинной Таковостью и достигнуть вхождения в нее?"

Можно ответить, что если вы понимаете, что все Дхармы, как бы вы ни пытались их объяснить, не содержат ничего, что можно было бы объяснить, и как бы много вы о них ни думали, в них нет ничего, о чем можно было бы думать; то это понимание само по себе есть соответствие Истинной Таковости, и само по себе оно есть вхождение в Истинную Таковость.

Далее следует объяснить, что Истинная Таковость, если пытаться выразить ее словами, имеет два аспекта. Первый рассматривает Истинную Таковость как Пустотность, которая делает очевидной окончательную и абсолютную истину. Второй рассматривает Истинную Таковость как Не-пустотность, ибо она обладает собственной сущностью, свободной от страсти природой, наполненной силами всех видов.

Пустотность, о которой здесь говориться, означает с самого начала быть свободным от влияний всех омрачений; то есть отбросить понятие об отдельных формах и не создавать беспочвенных и ложных понятий. Ибо вы должны знать, что Истинная Таковость по своей природе не обладает ни формой, ни бесформенностью, ни не-формой, ни не-бесформенностью, ни формой и бесформенностью одновременно. Нельзя сказать, что вся она имеет одну форму или состоит из различных форм, или что это противоположность тому, что она имеет одну форму, или что это противоположность тому, что она состоит из различных форм. Нельзя также сказать, что она состоит из одной формы и из различных форм одновременно.

Итак: все живущие создания, благодаря их ошибочным представлениям, делают ложные различия в каждой мысли и, следовательно, не могут жить в соответствии с Истинной Таковостью. По этой причине они называют ее пустотной, но, если бы они могли отбросить свои ошибочные мысли, они постигли бы, что она не является действительно пустотной. Что касается аспекта Не-Пустотности Истинной Таковости, то, поскольку в своей сущности дхармы пустотны, в них проявляется то, что лишено ошибок. Это Истинный Ум, вечный и неизменный, наполненный бесстрастными дхармами, и называющийся Не-Пустотным.

210.Из жизней монахинь

Первая китайская монахиня.

Монахиня Цин-чэнь была дочерью Чжун Тана, управляющего У-вэй (в западном Кансу). В молодости она любила учиться. Она рано потеряла родителей и, живя бедно, одно время поддерживала себя тем, что давала уроки каллиграфии и игры на цитре дочерям богачей (в столице). Она чувствовала сильное влечение к буддизму, но некому было наставить ее. Однако через некоторое время она встретила монаха по имени Фа-ши, хорошо разбиравшегося в писаниях. В годы Чэн-синь (313-317 гг.) он основал монастырь около западных ворот Загородного Дворца (в Нанкине). Цин-чэнь направилась туда, чтобы повидать его; он изложил ей Закон, и она однажды достигла великого Просветления.

<...> Однажды она сказала Фа-ши:

"В писаниях говорится о монахинях также, как и о монахах. Я хотела бы быть посвященной в монахини."

"Справедливо," – сказал Фа-ши, – "ведь в западных странах есть две Общины – женская и мужская. Но мы в этом отношении остаемся несовершенными."

"Означает ли различие перемена имени различие в образе жизни?" – спросила Цин-чэнь.

"Люди из-за границы говорили мне," – сказал Фа-ши, – "что для монахинь существует пятьсот правил, (в отличие от двухсот пятидесяти правил, которым должны подчиняться монахи) так что очевидна значительная разница. Я спрошу у наставника (Шила-упадхьяя)."

Наставник сказал:

"В целом правила для монахинь схожи с правилами для монахов, но есть некоторые небольшие различия. Не зная этих различий, совершенно невозможно принять монахиню в Общину. Основные Десять Правил она может получить у любого старшего монаха, но без наставника монахиня будет в затруднении."

Тогда Цин-чэнь обрила голову, и наставник дал ей десять основных правил. После того она со своими 24 последовательницами основала Монастырь Бамбуковой Рощи у западных ворот Загородного Дворца. В то время среди них не было монахини, имеющей звание Учителя, и все они приходили за советом к Цин-чэнь, которая могла советовать лучше, чем многие из признанных Мастеров.

Наставником, посвятившим ее был некий Чжи-шань (Праджнягири), монах из западных областей, живший в Кашмире248. Это был добродушный, миролюбивый человек с мудрыми представлениями, опытный в медитации и декламации писаний. В конце эпохи Юн-чжи (около 313 г.) он прибыл в Китай, где добывал себе на пропитание нищенством, и много делал для распространения религии. Но вера в те времена была в упадке249 и очень немногие приходили к нему за наставлениями. Он вернулся в Кашмир в первом году Чэн-у (317 г.). <...>

В годы Цзин-кан (335-343 гг.) монах Сэн-чэн получил в стране Юй-чи (Индо-Скифия в Гандхаре) копии обряда посвящения монахинь и правил для монахинь, и в первый год Чжэн-пин (357 г.) на восьмой день второго месяца иностранный монах Дхармакарта был приглашен установить помост для посвящения монахинь в Лояне. Но монах Дао-чжан воспротивился на основании фрагмента "Сутры о происхождении Правил"250, и церемония не состоялась. Дхармакарта уплыл на корабле вниз по реке Шу (то есть, отправился в Кьянсу?), а Чин-чен с тремя другими женщинами приняли полные обеты от старшего монаха на том же самом помосте. Так Цин-чэнь стала первой китайской монахиней.

Монахини с Цейлона.

Монахиня Сэн-ко <...> будучи грудным ребенком никогда не использовала больше половины молока. Ее родители гордились этой странной особенностью. Когда она выросла, ее помыслы сосредоточились на духовном росте, но внешние обстоятельства препятствовали ее посвящению. До 26 лет она не могла получить посвящения. Ее учителем была монахиня Ху-цин. Сэн-ко тщательно соблюдала обеты, и ее видение Дхьяны было незамутненным и ярким. Она входила в Самадхи на целые ночи, и дух ее постоянно пребывал в землях Будды. В такие моменты ее тело было подобно сухому дереву, и людям неглубокого понимания иногда казалось (что она умерла?).

В шестой год Юань-цзя (429 г.) из Страны Львов (Цейлон) прибыл иностранный судовладелец Нанди вместе с несколькими монахинями. Они прибыли в столицу Сун (Нанкин) и жили в монастыре Цин-фу. По прошествии некоторого времени они спросили у Сэн-ко, приезжали ли когда-либо раньше в Китай какие-нибудь другие иностранные монахини. Она ответила, что они были первыми.

"Тогда как же получилось, что у предшествующих монахинь были не только монахи, но и монахини, чтобы произвести Посвящение?" – спросили цейлонские монахини.

"Мы были посвящены старшим монахом," – ответила Сен-куо. "Допускались все женщины, чья природа подсказывала им принять обеты. Искреннее желание претенденток породило эту уловку, до некоторой степени оправданную случаем с (теткой Будды) Праджапати, принятой в Общину силой ее Восьми Выражений Почтения251, позже она в свою очередь стала Шилаупадхьяей (наставницей в Правилах) для пятисот женщин рода Шакья."

Таков был ответ Сэн-ко. Но в глубине сердца она не очень радовалась положению дел и спросила совета у Мастера Трех Канонов (Гунаварман)252, который поддержал ее точку зрения. Она также спросила его, можно ли уже посвященным (только монахом) монахиням вновь пройти обряд посвящения (с участием монахинь).

"Нравственность, Медитация и Мудрость," – сказал он, – "это прогрессивные состояния. Если повторить посвящение, это будет к лучшему."

В десятом году (433 г.) судовладелец Нанди вновь прибыл в Китай, привезя с собой цейлонскую монахиню Тессару и еще десять других цейлонских монахинь. Те из них, кто уже приезжали раньше, могли теперь говорить по-китайски. Они попросили индийского монаха Сангхавармана повторить с их участием посвящение трехсот китайских монахинь <...> в монастыре Южного Леса (в Нанкине), принимая их группами.

Монахиня Фэнь.

Монахиня Фэнь была женщиной из Гаочжана (Турфан, в Туркестане). Фэнь была ее фамилия, и ее называли по фамилии в знак уважения253. Она стала монахиней в двадцать девять лет, живя в (китайском) монастыре, основанном г-ном писарем Ту. Она питалась только овощами, ела один раз в день и весьма тщательно соблюдала все Монастырские Уставы. Она сожгла до ладони шесть пальцев в качестве приношения (Будде). Она декламировала "Сутру о Великой Кончине" в три приема, каждый из которых длился один день. В то время жил некий Мастер Закона по имени Фа-ху, человек весьма продвинутый в духовном развитии, бывший святитель всех монахинь в Гаочжане. Как-то Фэнь вдруг сказала ему:

"Учитель, с тобой не все в порядке. Я твой верный друг, и я настоятельно советую тебе пойти в монастырь Золотого Цветка в Куче (юго-запад Турфана). Там ты найдешь монаха по имени Чжи-юэ, и он наставит тебя высшей Дхарме."

Фа-юй последовал ее совету. Чжи-юэ принял его с большим радушием и дал ему кувшин виноградного вина, которое просил выпить. Фа-юй был весьма удивлен.

"Я прибыл, чтобы получить наставление в высшей Дхарме," – сказал он, – "А ты вместо наставлений предлагаешь мне вино. Я не могу заставить себя пить эту нечистую гадость."

Тогда Чжи-юэ схватил его, развернул и вытолкнул из кельи. Фа-юй, все еще держа в руках кувшин, вернулся в отведенное ему жилище и подумал: "В конце концов, я проделал долгий путь, чтобы получить этот совет. Возможно, в том, что он сделал, есть некий смысл, которого я не понимаю. Возможно, я должен сделать так, как он мне сказал," – и он залпом выпил вино. Он сильно опьянел, плохо себя чувствовал, был смущен и опечален и наконец потерял сознание. <...> Очнувшись и поняв, что он нарушил Обет, он преисполнился стыдом и, в глубоком раскаянии за содеянное, стал яростно бить себя посохом и воистину был близок к тому, чтобы лишить себя жизни. В результете этих мучительных мыслей он обрел Третий Плод (Анагами-пхала, включающий полный и окончательный разрыв с Миром Желания).

"Достиг ли ты?" – спросил Чжи-юэ, зайдя к нему.

"Да," – ответил Фа-юй.

Он не послал вести Фэнь, но когда на обратном пути он был еще больше, чем за двести лиг от дома, она созвала монахинь и велела им приготовиться выйти и встретить его. У нее часто бывали такого рода предвидения. Монахини Гаочжана почитали ее как своего учителя. Она умерла в 95 лет в третьем году Чжень-чэн (504 г.).

<^>