Уж как недолго был я знаком с Кэти – точнее, как исторически недавно это началось для меня, я-то ведь не эльф, и даже не учусь, уж человеком родился, хоббитом и помру, и краткость этого времени измеряется для меня сожалением о том, что его можно и следовало бы потратить не так, как я это сделал, и невозможностью, или, оптимистично скажем, затрудненностью сделать это сейчас снова, хотя бы так же, как тогда... – так вот, при всем этом, на Скале мне посчастливилось побывать.

Это было лето 1995 года. Милая моя Оленька, которую я любил сильнее всех на свете, и с которой мы тогда только недавно поженились, уехала на Украину – она уж и не хотела, но не могла отменить этой поездки. Больше месяца я болтался один, дурной, счастливый, со мной творились всякие вещи, и окружающим это вроде будто бы нравилось. Наверно, поэтому-то я и удостоился – по-другому я это и не называю – попасть в число едущих с Кэти на Скалу.

Понятно, что про Скалу я в те поры уже кое-что знал, из песен (из этой, главным образом) и рассказов Кэти. Но ощущение у меня было именно такое: что меня берут на Скалу, потому что, во-первых, я могу туда отправиться, а во-вторых, потому что мне это нужно, и настало такое время. Путешествие это не было для меня первым в числе тех, которые я называл шаманскими, и не было последним; но было.

С нами были, естественно, Кэти и Васька, а также Бункир, Рутман и их подруга, девушка с реальным, но трудновспоминающимся именем. Днями мы добывали провизию – Бункир и Васька ловили в ручье руками какую-то мелкую рыбешку, доказывая на деле, что Горлум тоже был хоббитом, а по моей части были грибы, и я честно справлялся со своей задачей.

У меня стояла также другая задача – я крепко заморочился найти себе духа-помощника, по примеру Кэти, которая нашла сразу аж трех. Углями из костра я расписал камень неподалеку от нашей стоянки, покрыв его разными знаками, среди которых были и символы нашего Племени, и "Птицы Си", и знаки, отражавшие мое нынешнее состояние, а потом лег на пенку и стал смотреть в небо. Бункир и Рутман пристроились неподалеку и загорали, Кэти с Васькой затихли в лагерной ложбинке. Когда же я перешел от лежания к сидению, из-под Скалы, от озера, на восходящем потоке поднялась огромная птица. Так я понял, что по крайней мере один дух ко мне не безразличен, и с того дня мир стал для меня еще чуть менее чужим.

Еще я написал там песенку, про ворона.

Да, но о Скале-то! Прогуливаясь по ней и ее окрестностям – а окрестности, о которых не рассказывает Кэти, весьма замечательны; неподалеку в гранит вбиты опоры линии передач, и под одной опорой я нашел камень, мимо которого совершенно нельзя было пройти, разделся там догола и танцевал, долго, пока не отпустило, а потом продолжил сбор грибов, но обнаружил где-то в болоте, что потерял хайратник – вернулся и нашел его на том же камне, где оставил, и это как-то еще плотнее поставило меня на место – мы с Кэти узнали, что на этом месте некогда – я не могу знать, когда, наверно, до Ледника – озеро сообщалось с Ладожским Морем, и на Скале у эльфов – уже моих, земных, а не Кэтиных – был городок, небольшой, но с пристанью и верфями. Остатки строений и жилищ еще отчетливо ощущаются наверху, на скале, и в нескольких местах в лесу, на верховом болоте, где я собирал здоровенные черноголовики. Но Кэти не любит ходить в те места.

И на языке этих эльфов это место называется не Эльваара – по-другому.