Джонатан Свифт

Мысли на разные темы

пер. Степан М. Печкин,
2000

Нашей религии нам хватает для ненависти, но не достает для того, чтобы полюбить друг друга.

Размышляя о прошлых временах, древних войнах, спорах, междоусобицах и т.п. Мы так мало вникаем в проблемы тех времен, что нам странно, как это люди могли столько сил отдавать таким преходящим вещам. Между тем, если посмотреть на нынешние времена, найдешь то же самое; но ничуть не удивишься.

Как можно ожидать от рода человеческого, что тот станет внимать советам, когда он и предостережениям не внемлет!

Не помню, находился ли совет среди тех вещей, про которые Ариосто говорит, что их можно найти на Луне. Совет и время явно должны найтись там.

Никакому проповеднику не внемлют так, как Времени; между тем, оно учит нас тем же самым вещам, которые старики безуспешно пытались вбить нам в головы прежде.

В мастерской стеклодувов я наблюдал, как рабочие бросают в печь небольшое количество угля, который тревожит огонь, но значительно оживляет его. Так же необходима и игра страстей, дабы не зачах разум.

Религия с возрастом, похоже, впала в детство и нуждается в чудесах, как нуждалась в них в младенчестве.

Все излишества в удовольствиях уравновешиваются столь же избыточными страданиями и усталостью, которые приходят вслед за ними; это все равно что прожить за год часть доходов следующего года.

Когда в мир приходит истинный гений, его можно узнать по тому знаку, что все тупицы объединяются в союзе против него.

У писателей словосочетание "в наше переломное время [This Critical Age]" стало таким же обиходным, как у священников – "в наш греховный век".

Забавно видеть, как век нынешний облагает обязательствами век грядущий. "Грядущие века заговорят об этом"; "потомки будут помнить это"; между тем, потомки будут заняты своими делами не меньше, чем мы заняты своими.

У человека есть лишь три способа ответить на осуждение всего мира: презирать его, отвечать ему тем же либо стараться жить так, чтобы не подвергнуться осуждению. Первый способ чаще всего лишь изображается; следование третьему практически невозможно; второй является общепринятой практикой.

Геродот повествует, что в холодных странах звери редко носят рога, тогда как в странах теплых рога их могут достигать значительной величины. В этом может таиться забавный намек.

Если бы кто-либо взялся записывать все свои суждения о любви, политике, религии, учености и т.п., начав в молодости и продолжая это до старости, какое собрание непоследовательностей и противоречий в конце концов получилось бы из этого!

Чем занимаются на Небесах, мы не знаем; чем там не занимаются, нам известно доподлинно. Там не женятся и не выходят замуж.

Врачи не должны высказываться о религии по той же причине, по которой мясникам не дозволено рассуждать о жизни и смерти.

Причина того, что столь многие браки несчастливы – в том, что юные леди больше упражняются в плетении сетей, чем в мастерении клеток.

Тщеславие часто заставляет людей совершать величайшие низости: так на высокую гору человек карабкается в той же позе, в которой пресмыкается.

Дурная компания подобна псу, который пачкает более всего тех, кого больше всего любит.

Осуждение – та цена, которую платит человек обществу за возвышенность своего духа.

Хоть людей и винят за то, что они не знают своих слабостей, немногие из них знают и свои сильные стороны. В людях, как в почвах, залегает порой золотая жила, о которой ничего не знает владелец.

Сатира считается наилегчайшим из ремесел словесности; но я считаю, что в трудные времена это не так: высмеять человека выдающихся пороков не проще, чем восславить человека выдающихся добродетелей. Легче делать и то, и другое с людьми средними.

Изобретательность – дарование молодых, а рассудительность – стариков; поэтому рассудительность нашу гораздо труднее умаслить, ведь предложить ей остается почти что нечего. Так устроена и вся жизнь: когда мы старимся, наши друзья обнаруживают, что угодить нам все труднее, да, впрочем, и их все меньше заботит, угодили они нам или нет.

Еще ни один мудрец не мечтал помолодеть.

Мотивы наших поступков не требуют слишком пристального рассмотрения. Считается, что большинство наших поступков, хороших или дурных, можно вывести из себялюбия; но себялюбие склоняет одних людей к угождению другим, а другие из себялюбия угождают лишь себе самим. В этом – важнейшее различие между добродетелью и пороком. Религия – наилучший мотив всех поступков, но религия сама считается высшим пределом себялюбия.

С того момента, как мир начнет однажды обращаться с тобой дурно, дальше все пойдет тем же манером, лишь все более бесцеремонно и бессердечно – так мужчины обращаются со шлюхой.

Жалоба есть самая большая честь, которую мы оказываем Небесам, и самая искренняя часть нашей набожности.

Обычная живость речи у многих мужчин и у большинства женщин происходит из скудности предмета и скудости запаса слов; ибо человек, который владеет языком, и чей ум полон идей, поневоле будет вынужден задумываться над выбором того и другого; тогда как у простого говоруна есть лишь один набор идей и один набор слов, в который эти идеи облекаются; и слова эти, как правило, уже на языке. Так люди быстрее выходят из церкви, когда она почти пуста, чем тогда, когда в дверях толпится народ.

Все хотят жить долго. Но никто не хочет быть стариком.

Тяга к лести у большинства мужчин происходит от низкого мнения о себе; у женщин – наоборот.

Венера, прекрасная и добродушная леди, была богиней любви; Юнона, сварливая уродина – покровительницей брака; и они враждовали между собой смертельно.

Небольшое количество разума так же ценится в женщине, как приятно нам услышать несколько слов, членораздельно произнесенных попугаем.

Стариков и кометы почитают за одно и то же: длинные бороды и склонность предрекать беды.

У Павзания есть история о заговорщиках, решивших выдать врагу город, но их заговор обнаружили благодаря крику осла; гогот гусей спас Капитолий; а заговор Катилины раскрыла шлюха. Эти трое – единственные существа в истории, прославившиеся в качестве доносчиков и осведомителей.

Большая часть развлечений у мужчин, детей и животных представляет собой имитацию драки.

Август, встретив осла со счастливым именем, предсказал себе удачу. Многих ослов встречал я, но имена у них у всех были несчастливые.

"Замечательно подмечено!" – говорю я, читая что-либо у автора, с мнением которого я согласен. Если мнения наши расходятся, я заявляю, что автор "ошибся".

Как повсеместно ни практикуют ложь, и каким бы легким делом она ни казалось, я не могу припомнить трех случаев хорошей лжи за все мои годы, даже от тех, кто наиболее отличился в этом искусстве.

Люди скорее пожелают, чтобы над ними смеялись за их остроумие, чем за их глупость.

Спроси себя: не являются ли церкви усыпальницами не только для мертвых, но и для живых?

Иногда я с удовольствием читаю книгу, питая отвращение к ее автору.

Я никогда не дивился порочности рода людского; но бесстыдство его часто поражало меня.

Зависть, как огонь, может разжечь горнило; но от нее оно будет чадить.

Когда мужчина изображает любовь и ухаживает лишь из-за денег, он подобен фокуснику, который отбирает у вас шиллинг, а взамен вынимает вам из шляпы нечто весьма непотребное.

Видение – это искусство видеть невидимое.

Всех живущих на другом конце города я считаю лежащими вне кругов мира, и только себя самого и то, что вокруг меня – в его центре.

Зная, что единение божественного и человеческого занимает столь важное место в нашей религии, тем страннее видеть некоторых священников, в своих писаниях о божественном столь обделенных человечностью.

Смерть частного человека обычно столь мало занимает мир, что не может сама по себе представлять большую важность; однако я не вижу из повседневной жизни, чтобы философия или природа вооружили нас должным образом против страхов, с нею связанных. Не нахожу я также и того, что могло бы примирить нас с ней, за исключением сильнейшей степени боли, позора или отчаяния. Бедности, тюрьме, неудачам, горю, болезни и старости это обыкновенно не удается.