Кэйтилин Ни Мурраху одиноко сидела в бруге Ангуса, почти так же, как сиживала она на склоне холма и в пещере Пана, и снова думала. Теперь она была счастлива. Ей было нечего более желать, ибо все, что есть на земле, все, что может охватить ум, принадлежало ей. Мысли ее уже не были теми скрытными подземными существами, что бежали от рук и от понимания. Каждая мысль была чем-то или кем-то, в чьем свете можно было наблюдать ее жизнь, видеть и ощущать ее, принимать ее или не принимать – смотря по тому, что следовало с ней сделать.
Но Кэйтилин открыла, что счастье – это не смех и не удовольствие, и что никто не может быть счастлив один, сам по себе. Так она начала понимать глубочайшую печаль богов, и узнала, отчего Ангус плачет тайком от всех – ибо по ночам она часто слышала, как он плачет – и узнала, что его слезы о тех других, которые несчастны, и что он будет безутешен, пока кто-то горюет или пока в мире скрывается злодеяние. И это чужое горе отравляло и ее собственное счастье, пока она не поняла, что ничто теперь не чуждо ей, и что всё и вся – ее братья и сестры, и что все они живут и умирают в юдоли; и наконец она узнала, что нет просто людей, но есть все люди, и нет человека – но лишь человечество. Никогда отныне удовлетворение желания не доставляло ей удовольствия, ибо ее ощущение единственности было уничтожено – она была не просто личностью, но также и частью могучего организма, устроенного так, что в любых неурядицах и потрясениях он стремится достичь единства; и это великое существо – тройственно, объединяя в своем могучем бытие Бога, Человека и Природу, бессмертную троицу. Долг жизни – в том, чтобы пожертвовать самим собой: отвергнуть малое эго, чтобы высвободилось великое эго; и, узнав это, Кэйтилин наконец поняла, что знает Счастье, эту божественную неудовлетворенность, которая не успокоится, пока не достигнет своего предела, и знание мужа не добавится к веселию ребенка. Ангус научил ее, что за этим пределом лежит великий восторг, который есть Любовь и Бог и начало и конец всех вещей; ибо всякая вещь должна исходить от Воли к Неволе, чтобы снова вернуться к Воле с пониманием всего сущего, приготовленная к этому огненному ликованию. Этого не случится, покуда живут среди людей глупцы, ибо пока последний глупец не умудрится, шаги мудрости будут неверными, а свобода останется незримой. Растут не в годах, а умножаясь, и пока существует точка зрения здравого смысла, никто не сможет увидеть Бога, ибо взгляд всей природы едва ли окажется достаточно широк, чтобы узреть такое величие. Счастье мы встретим во множестве, Его же мы можем привечать лишь в звездных системах и во вселенской любви.
Так размышляла она, когда из полей к ней пришел Ангус Óг. Бог вовсю сверкал, улыбаясь, как юная заря, когда пробуждаются бутоны, и с уст его вместо речи лилась песня.
– Любимая моя, – сказал он, – сегодня мы отправимся в путешествие.
– Моя радость там, где ты. – ответила Кэйтилин.
– Мы сойдем в мир людей – из нашей мирной обители на холмах в шумный город, к толпам народа. Это будет наше первое путешествие, но в скором времени мы пойдем к ним снова, и не вернемся из того путешествия, ибо станем жить среди людей и пребудем в покое.
– Да придет скорее тот день, – отозвалась Кэйтилин.
– Когда твой сын станет мужчиной, он прежде нас отправится в это путешествие, – сказал Ангус, и Кэйтилин вздрогнула от радости, узнав, что у нее родится сын.
Затем Ангус Óг надел свои сверкающие одежды, и они вместе вышли на солнечный свет. Стояло раннее утро, солнце только что взошло, и на травах и вересках сверкали росинки. В воздухе стояла свежесть пробуждения, от которой радость вскипала в крови, и Кэйтилин затанцевала от безудержного веселья, и Ангус веселым голосом воспел к небу и тоже пустился в танец. Вокруг его сияющей головы порхали птицы; ибо каждый поцелуй, который он дарил Кэйтилин, превращался в птицу, посланника любви и мудрости, и птицы запевали торжествующую песню, и тишина зазвенела от их пения. То и дело какая-нибудь птица со всех крыльев вылетала из круга, устремляясь в какую-либо сторону. Это были его гонцы в каждую крепость и дýн, каждый рат и глен, каждую долину Эйрé, поднимавшие Слуайге Ши, Эльфийское Воинство. Это летели птицы любви, ибо готовилась битва счастья, и потому Ши не брали с собой оружие.
Счастливый путь Ангуса и Кэйтилин лежал на Килмашеог, и скоро они пришли к горам.
После бога Тощая Женщина с Инис-Маграта обошла все эльфийские крепости Килмашеога и велела Ши, жившим там, на рассвете ждать на вершине горы; поэтому, когда Ангус и Кэйтилин взошли на гору, там их встретили шесть кланнов, и с ними были многие из народа младших Ши, члены Туата да Данаан20, высокие и прекрасные мужчины и женщины, сошедшие в безмолвные подземелья, когда напор сыновей Милита, их вкрадчивое волшебство и неодолимая доблесть вытеснили их в страну богов.
Среди явившихся были Айне Ни Эогáйл из Кнок-Айне и Ивиль из Краглеа, королевы Северного и Южного Мюнстера, а также Уна, королева Ормонда; они со своими воинствами пели на вершине горы, приветствуя бога. Пришли туда пять стражей Ульстера, подстрекатели к поединкам – Бриер Ма Бельган из Дромона-Брега, Редг Ротбилл со склонов Маг-Итара, Тиннель сын Боклахтны из Слив-Эдликон, Грики из Круахан-Айгле, доброго имени, и Гульбен Глас Мак Грики, чей дýн стоит в Бене Гульбена. Эти пятеро, неодолимые в поединках, поднялись на гору каждый со своим племенем, выкликивая на ходу боевые кличи. С севера и с юга они пришли, и с востока, и с запада, блестящие и счастливые создания, многочисленные, бесстрашные, собранные, и скоро вся гора наполнилась их веселыми голосами и благородными одеяниями.
С ними пришел народ Лупры, древние лепреканы мира, прыгая, словно козлята, под ногами героев. Их возглавляли король Удáн Мак Аудайн и Бег Мак Бег, его танист, а за ними шел Гломхар О'Гломрах из моря, главный силач их народа, одетый в шкуру ласки; были там также вожди его кланна, прославленный в древности Конáн Мак Рихид, Гаэрку Мак Гайрид, Метер Мак Минтáн и Эсирт Мак Бег, сын Буэйена, рожденный на победу. Это был тот самый король Удáн, которого заковали в цепи, чтобы накормить кашей из великого котла Эмании; он упал в этот котел, и жена взяла его в плен, в котором держала пять долгих лет, пока он не отдал все, что ценил в мире больше всего, вплоть до собственных башмаков; жители холмов до сих пор посмеиваются над этой историей, а лепрекана ею до сих пор можно смертельно обидеть.
Пришли туда Бов Дерг Яростный, которого видели редко, и его арфист сын Трогáйна, чья музыка исцеляет больных и веселит опечаленные сердца; Эохи Мак Элатáн, Дагда Мóр, Отец Звезд, и его дочь из Пещеры Круахáна; Кред Мак Аэд из Рагхери и Кас Корах, сын великого Оллава; Мананаан Мак Лир вышел из просторных вод, перекрывая криком ветер, со своими дочерьми Клионой, Айфе и Этайн Светловолосой; и Колл, Кехт и Мак Грейна, Плуг, Орех и Солнце, пришли со своими женами, чьи имена также не забыты – то были Банба, Фодла и Эйре, славные имена. Луг Долгорукий, полный таинственной мудрости, не пренебрег сбором; жестоко отомстили за его отца сыновья Туранна – прибывшие со своими воинствами.
И пришла та, кого все войска приветствовали мощным кличем любви, сама Скорбящая, Дана, Мать богов, строгая вовеки веков. Дыхание ее – в утре, улыбка ее – лето. С ее руки птицы небесные получают пищу. Смирный бык – ее друг, и волк влюбленно бежит с нею рядом; по ее слову маргаритка выглядывает из своей пещеры и крапива прячет свое копье. Роза украшается в невинности, распространяя вокруг с росой свою сладость, и дуб улыбается ей в небесах. О прекрасная! ягнята идут по твоим следам, они пасутся от твоих щедрот в лугах, и никто не гонит их; усталые люди вечно льнут к твоему лону. Через тебя все дела и поступки людей, через тебя все голоса доходят до нас, и само Божественное Обетование и далекое дыхание Всемогущего, исполненное добра.
С изумлением, с восхищением дочь Мурраху смотрела на воинство Ши. В глазах у нее непрестанно рябило от самоцветных камней налобников, блиставших на солнце, или наплечных спиралей чистого золота, сверкавших, словно огонь. На светлых волосах и на темных отсвечивало солнце; белые руки взметались и вспыхивали на миг, исчезая и появляясь снова. Глаза тех, кто не сомневается и не загадывает, встречались с ее глазами, не подбадривая, не спрашивая ни о чем, но глядя ласково и бесстрашно. Голоса вольного народа звенели в ее ушах, и смех счастливых сердец, не думающих о грехе и о стыде, свободных от тяжких оков самости. Ибо этот народ, хотя и многочисленный, был единым. Каждый говорил с другим, как с самим собой, без оговорок и уверток. Каждый из них двигался по своей воле, но все вместе двигались они, как единое существо; ибо когда они кличем приветствовали Мать богов, они восклицали одним голосом и кланялись ей, как один человек. Во множестве умов здесь обитал один ум, направляющий, повелевающий, так что все взаимозаменяемое и текучее делалось сплоченным и целостным в единовременном понимании, единым действом, которое было – свобода.
Пока она глядела, танец прекратился, и все согласно повернулись к склону горы. Те, что были впереди, бросились вниз, и те, что за ними, тоже побежали сообразно порядку.
Тогда Ангус Óг в танце подлетел к ней, своей прекрасной невесте:
– Пойдем, любимая моя, – сказал он, и рука об руку они побежали со всеми, смеясь на бегу.
Здесь не росло ни травинки; ковер бурого дерна простирался, насколько хватало глаз, по склону и дальше, туда, где еще одна гора высилась в небо. К нему все подошли и по нему спустились. Поодаль виднелись купы деревьев, и, совсем вдалеке, крыши, башни и шпили Города Брода Плетней и тропинки, блуждающие там и сям; но наверху лишь колючий дрок рос в тишине на солнце, громко гудела пчела, время от времени проносились птицы, и маленькие ручейки наливались сбегающей водой. Чуть дальше кусты уже были зелены и прекрасны, тихо покачивая зеленой листвой, а за ними снова глядели на мир деревья, окутанные покоем и солнечным сиянием, деревья, которым было не о чем пожаловаться.
В скором времени они добрались до травы, и начался танец. Рука потянулась к руке, ноги задвигались дружно, словно давно любили друг друга; спокойно, умело они пошли, не запинаясь, а потом понеслась громкая песня – они пели ко всем, кто любит веселие и мир, но обманом лишился их так давно:
– Придите к нам, вы, не знающие, где вы есть – вы, живущие среди чужих в домах уныния и самооправдания. Бедные, несчастные! Как изумленны вы, как дьявольски обмануты! Изумленные, вы смотрите и не понимаете, что взгляд ваш устремлен на звезду, а ноги попирают благословенные королевства Сидов. Невинные! в какую тюрьму вы брошены! Перед какой низостью склоняетесь! Как вас теснят законы и обычаи! Черный народ Фоморов держит вас в рабстве, и на ваших душах они застегнули свинцовый ошейник, сердца ваши обвешаны железом, а на бедрах ваших пояса из чеканной меди, о горе! Поверьте, что солнце светит, цветы цветут и птицы прелестно распевают в ветвях деревьев. Вольные ветры дуют повсюду, вода журчит в долинах, орел громко кличет в одиночестве, и его подруга вскоре прилетает к нему. Пчелы собирают мед на солнце, мошкара танцует роем, и бык-великан мычит за рекой. Ворона молвит слово своей братии, и куропатка прячет птенцов под плетень... Приди к нам, любящий жизнь и счастье. Протяни руку – брат возьмет тебя за руку издалека. Оставь хоть на время плуг и тачку; отложи иглу и шило – Разве кожа брат тебе, о человек?.. Выходите! выходите! из-за станков и столов, из лавки, где развешаны трупы, из мест, где продается одежда, и из мест, где ее шьют во мраке; О, гнусное предательство! Ради радости ли сидишь ты в притоне маклеров, о бледнолицый человек? Или твой стряпчий околдовал тебя?.. Выходите! ибо начался привольный танец, ветер гудит над холмами, солнце льет свой смех в долину, и море набегает на гальку, играя от радости, танцуя, танцуя, танцуя от радости...
Они рассыпались по козьим тропкам, маленьким боринам и извивающимся дорогам. В город спустились они, танцуя и распевая; по улицам и лавкам пронеслись они, рассказывая свою солнечную сказку; не обращая внимания на злобные взгляды и поднятые брови сыновей Балора, когда те отводили глаза. И они освободили Философа из его тюрьмы, и сам Разум Человеческий они высвободили из рук врачей и законников, от хитрых жрецов, от профессоров, чьи рты набиты пылью, и купцов, продающих лезвия травы – от страшного народа Фоморов... и вернулись обратно, танцуя и распевая, в страну богов.