Иногда к одинокому домику в сосновом лесу приходили люди за советами по вопросам, слишком темным даже для таких вершин просвещения, как приходской священник и кабатчик. Таких людей всегда принимали хорошо, и их сложности немедленно разрешались, ибо Философы любили быть мудрыми и не стеснялись выказывать свою ученость; равным образом, они не боялись, в отличие от многих других мудрецов, обеднеть или потерять уважение, делясь своим знанием. Вот какие максимы были любимыми у них:
Седая Женщина и Тощая Женщина, однако, имели мнение, весьма отличное от этого, и их максимы также были другими:
При таких противоположных взглядах, казалось, вполне могло бы статься так, что посетителей, искавших совета у Философов, перехватывали бы их жены; но женщины были верны своим доктринам и отказывались делиться знаниями с кем бы то ни было, за исключением особ высокого ранга, таких, как полицейские, гомбины и советники округа и графства; но даже с них они запрашивали за свои знания высокую цену и процент с любой прибыли, которую можно было извлечь, следуя их советам. Необходимо заметить, что последователей у них было немного по сравнению с теми, кто искал помощи у их мужей, так как не проходило недели без того, чтобы кто-нибудь пришел в сосновый лес в затруднении, сдвинув брови.
Такие люди крайне занимали детей. После их визитов дети обычно уходили и разговаривали о них, стараясь вспомнить, как они выглядели, как разговаривали, как ходили и как нюхали табак. Через некоторое время дети стали интересоваться вопросами, с которыми те приходили к их родителям, и ответами и наставлениями, с которыми их родители отпускали их. Благодаря долгой выучке, дети приобрели способность сидеть совершенно тихо, так что, когда дело доходило до важного, о них полностью забывали, и мысли, которые иначе миновали бы их молодые годы, входили в их повседневные разговоры.
Когда детям было десять лет, один из Философов умер. Он собрал всех домашних и объявил, что пришло время ему проститься со всеми, и что он вознамерился умереть так скоро, как только возможно. К сожалению, продолжал он, его здоровье в последнее время окрепло даже более, чем обычно, но это, безусловно, не препятствует его решению, ибо смерть зависит не от нездоровья, а от множества других факторов и деталей, которыми он не хочет их отягощать.
Его жена, Седая Женщина из Дун-Гортина, встретила его решение аплодисментами и сказала в добавление, что давно уже пора ему хоть что-нибудь сделать, что жизнь, которую он вел, была пустой и бесплодной, что он украл у нее четырнадцать сотен проклятий, которые были ему без надобности, и наградил ее ребенком, который был вовсе не надобен ей, и что, учитывая все это, чем скорее он умрет и перестанет болтать, тем скорее все заинтересованные стороны станут счастливы.
Другой Философ мягко ответил, раскурив свою трубку:
– Брат, величайшая из всех добродетелей есть любопытство, и конец всех желаний есть мудрость; поэтому расскажи нам, каким путем ты пришел к этому достойному похвалы решению?
На это Философ ответил:
– Я достиг всей мудрости, которую способен иметь. За последнюю неделю мне в голову не пришло ни одной новой истины. Все, что я прочитал, я уже знал до того; все, что я подумал – лишь повторение старых и приевшихся идей. Перед моими глазами больше нет горизонтов. Пространство сжалось до ничтожных размеров моего мизинца. Время – это тикание часов. Добро и зло – две горошины в одном стручке. Лицо моей жены всегда одно и то же. Я хочу поиграть с детьми, и в то же время не хочу. Твой разговор со мной, брат, похож на жужжание пчелы в темной келье. Сосны укореняются, растут и умирают. Все это вздор. Прощай.
Его друг возразил:
– Брат, все это – веские рассуждения, и я прекрасно понимаю, что пришла твоя пора. Я мог бы возразить – не затем, чтобы поспорить с твоими взглядами, но лишь для того, чтобы продолжить интересную беседу – что на свете еще есть знания, которых ты не вобрал в себя: ты еще не знаешь, каково это – играть на барабане, или нравиться своей жене, или вставать первым поутру и готовить завтрак. Разве ты научился курить такой крепкий табак, как я? и умеешь ли ты танцевать в лунном свете с девушкой из Ши? Понимать теорию, стоящую за всеми вещами, мало. Теория – лишь приготовление к практике. Мне думается, брат, что мудрость может не быть венцом всему. Добро и доброта, возможно, лежат за пределом мудрости. Разве не может быть так, что высший предел – это веселье, и музыка, и танец радости? Мудрость – старейшая из вещей. Мудрость вся – ум, но не сердце. Смотри, брат, тяжесть твоего ума сокрушает тебя. Ты умираешь от старости, но ты еще ребенок.
– Брат, – ответил первый Философ, – твой голос – жужжание пчелы в темной келье. Если в свои последние дни я паду настолько, что стану играть на барабане, гоняться за ведьмой при свете луны и готовить тебе завтрак в сумраке утра, то, значит, мне и впрямь пора умирать. Прощай, брат.
И, сказав так, Философ поднялся и сдвинул всю мебель с середины комнаты в углы, чтобы посередине осталось свободное место. Затем он разулся, снял плащ и, встав на носки, начал вращаться с необычайной скоростью. В несколько мгновений его движения стали быстрыми и четкими, и от него послышался звук, похожий на жужжание веретена; этот звук все усиливался и усиливался, став, наконец, непрерывным. Вся комната наполнилась низким гудением. Через четверть часа гудение стало заметно ослабевать. Спустя еще три минуты оно почти стихло. Через две минуты Философ снова стал различим, затем он покачнулся несколько раз в разные стороны и рухнул на пол. Он был совершенно мертв, и на его лице застыло выражение безмятежной красоты.
– Господь с тобой, брат, – сказал оставшийся Философ, раскурил свою трубку, свел глаза на кончике носа и начал усиленно медитировать на афоризме, добро ли есть все, или же все есть добро. Еще через мгновение он полностью забыл бы о комнате, о людях, о мертвом теле, но Седая Женщина из Дун-Гортина нарушила его медитацию, потребовав ответа на вопрос, что же ей теперь делать. Философ с усилием отвел глаза от кончика носа, а ум – от максимы.
– Хаос, – сказал он, – есть первое условие. Порядок есть первый закон. Постоянство есть первое размышление. Спокойствие есть первое счастье. Наш брат мертв – похорони его.
Сказав это, он вернул взгляд к кончику носа, а ум – к своей максиме, и погрузился в глубокое размышление, в котором ничто восседало на несущественности, а Дух Хитроумия таращил глаза на эту загадку.
Седая Женщина из Дун-Гортина взяла понюшку табаку из своей табакерки и возвела плач по своему мужу:
– Ты был моим мужем, и теперь ты мертв.
Это мудрость убила тебя.
Если бы ты послушался моей мудрости, а не своей, ты и поныне досаждал бы мне, и я поныне была бы счастлива.
Женщины сильнее мужчин – они не умирают от мудрости.
Они лучше мужчин, потому что не ищут мудрости.
Они мудрее мужчин, потому что знают меньше, а понимают больше.
Мудрецы – воры, они воруют мудрость у ближних.
У меня было четырнадцать сотен проклятий – мой невеликий запас – и ты хитростью выкрал его и опустошил меня.
Ты украл мою мудрость – и она сломала тебе шею.
Я потеряла свое знание – и все же я жива и плачу над твоим телом, а для тебя оно оказалось слишком тяжелым, мое невеликое знание.
Никогда больше ты не пойдешь в лес поутру и не будешь гулять в полях звездной ночью. Ты не сядешь к очагу в холодную ночь, не ляжешь в постель и не встанешь с постели, и вообще ничего не сделаешь с этого дня.
Кто теперь соберет шишек, когда угаснет очаг? Кто позовет меня по имени в пустом доме? Кто рассердится, что котел не кипит?
Воистину, я в отчаянии. У меня нет ни знания, ни мужа, ни чего еще сказать.
– Если бы у меня было что-нибудь лучшее, оно было бы твоим, – сказала она учтиво Тощей Женщине с Инис-Маграта.
– Спасибо тебе, – сказала Тощая Женщина, – это было очень хорошо. Не начать ли теперь мне? Мой муж задумался, и мы не сможем помешать ему.
– Не заботься, – ответила Седая Женщина, – счастья мне не видать, и, кроме того, я уважаемая женщина.
– Это более чем так, воистину.
– Я всегда делала то, что нужно, тогда, когда нужно.
– Я буду последним человеком в мире, кто отрицал бы это, – с теплотой ответила Тощая Женщина.
– Ну, вот и славно, – сказала Седая Женщина, и начала разуваться. Она встала посреди комнаты и поднялась на носки.
– Ты – достойная, почтенная женщина, – сказала Тощая Женщина с Инис-Маграта, и тогда Седая Женщина стала вращаться быстро, и все быстрее, пока не превратилась в сплошное движение; через три четверти часа – потому что она была очень крепкой – она замедлилась, стала видимой, покачнулась и упала рядом со своим покойным мужем, и на лице ее была красота, едва ли не превосходящая красоту его лица.
Тощая Женщина с Инис-Маграта шлепнула детей и отправила их спать, затем зарыла два тела под очагом, а затем, с некоторым трудом, оторвала мужа от его медитаций. Когда он начал воспринимать обыденную действительность, она пересказала ему все, что случилось, и сказала, что он один виноват в этой печальной утрате. Он ответил:
– Яд вырабатывает противоядие. Конец сокрыт в начале. Все тела растут на скелете. Жизнь – это накидка смерти. Я не лягу спать.