В чаще соснового леса, называвшегося Койла-Дорака1, жили-были не так давно два Философа. Они были мудрее всех на свете, за исключением лосося из озера Глин-Кагни, в которое падают с орехового куста, растущего на берегу, орехи мудрости. Тот лосось, бесспорно, самое мудрое из существ, но два Философа следуют сразу за ним по мудрости. Их лица выглядели так, словно были из пергамента; под ногтями у них были чернила, и любую задачу, которую преподносили им люди – даже женщины – они могли немедленно разрешить.
Седая Женщина из Дун-Гортина2 и Тощая Женщина с Инис-Маграта3 задали им три вопроса, на которые не мог ответить никто, но Философы смогли ответить и на них. Так началась их вражда с этими двумя женщинами, которая была драгоценнее дружбы с ангелами. Седая Женщина и Тощая Женщина так рассердились на то, что на их вопросы были даны ответы, что вышли за двух Философов замуж, чтобы щипать их в постели, но кожа у Философов оказалась такой толстой, что те не замечали щипков. Они отвечали на ярость женщин такой нежной привязанностью, что эти злобные создания едва не усохли с досады, и однажды, в порыве отчаяния, целуемые мужьями, они произнесли четырнадцать сотен проклятий, составлявшие их мудрость – а Философы выучили их и стали еще мудрее, чем были до того.
Со временем от этих браков родилось двое детей. Они родились в один день и в один час, и отличались только тем, что один из них был мальчик, а другая – девочка. Никто не мог объяснить, как такое случилось, и впервые в жизни Философам довелось подивиться событию, которого они не смогли проанализировать; но, доказав множеством различных методов, что дети были действительно детьми, что чему быть, того не миновать, что фактам противиться невозможно, и что случившееся однажды может случиться дважды, они классифицировали это происшествие как экстраординарное, но не противоестественное, и покойно поручили себя Провидению, еще более мудрые, чем были до того.
Философ, у которого родился мальчик, был очень доволен, потому что, как он говорил, в мире слишком много женщин; Философ же, у которого родилась девочка, был также очень доволен, поскольку, как он говорил, от добра добра не ищут; однако Седую Женщину и Тощую Женщину материнство ничуть не смягчило – они сказали, что они на это не подряжались, что детей у них заполучили на незаконных основаниях, что они – уважаемые замужние женщины, и что в знак протеста и из обиды они больше не будут готовить для Философов еду. Это было приятной новостью для их мужей, которые терпеть не могли женской готовки, но они не подали виду, потому что женщины непременно настояли бы на своем праве готовить, если бы догадались, что их мужьям это не нравится: поэтому Философы каждый день упрашивали жен снова приготовить какое-нибудь из своих любимых блюд, и женщины непременно отказывались.
Все они жили вместе в маленьком домике в самой чаще темного соснового леса. В этом месте никогда не светило солнце, потому что тень была слишком густой, и ветер тоже никогда не залетал туда, потому что сучья были слишком толсты, и потому это было самое уединенное и тихое место в мире, и Философы могли дни напролет слушать мысли друг друга или произносить друг перед другом речи; и то были наиприятнейшие звуки из всех, им известных. Для них вообще существовало лишь две разновидности звуков – беседа и шум: первое они очень любили, второе же строго осуждали, и даже когда шум производили птица, ветерок или дождь, они сердились и требовали немедленно его прекратить. Их женщины вообще разговаривали редко, однако никогда не молчали: они общались друг с другом неким физическим телеграфом, которому выучились у Ши – они быстро и медленно щелкали суставами пальцев, и могли переговариваться на огромном расстоянии, ибо путем долгой практики научились издавать громкие взрывные звуки, похожие на гром, и тихие звуки, похожие на шелест серой золы в очаге.
Тощая Женщина ненавидела своего ребенка, но обожала ребенка Седой Женщины, а Седая Женщина любила ребенка Тощей Женщины, но терпеть не могла своего собственного. Компромисс может разрешить самую сложную из ситуаций, и со временем женщины обменялись детьми, сразу же превратившись в самых нежных и любящих матерей, каких только можно вообразить; и две семьи стали жить в наисовершеннейшей любви, какую только можно найти.
Дети росли в любви и радости. Сначала мальчик был маленьким и толстеньким, а девочка длинной и тощей, потом девочка стала кругленькой и пухленькой, а мальчик вытянулся и стал костлявым. Это было от того, что девочка обычно сидела тихо и вела себя хорошо, а мальчик – нет.
Много лет дети жили в глубоком уединении соснового леса, где царил постоянный сумрак, и там привольно играли они в свои детские игры, мелькая между тенистыми деревьями, как маленькие быстрые тени. Временами их матери, Седая Женщина и Тощая Женщина, играли с ними, но это бывало редко, а иногда их отцы, два Философа, выходили и глядели на них через очки, очень круглые и очень стеклянные, с огромными круглыми роговыми оправами. У детей, однако, были и другие товарищи по играм, с которыми можно было забавляться весь день напролет. В подлеске сновали сотни кроликов; они были полны веселья и очень любили играть с детьми. Были там белки, которые с радостью присоединялись к их играм, а нескольким козам, однажды забредшим из большого мира, был оказан такой прием, что они с тех пор приходили всегда, как только выдавалась возможность. Еще там водились птицы – вороны, дрозды и трясогузки, которые были хорошо знакомы с малышами и навещали их так часто, как позволяла им их занятая жизнь.
Недалеко от их дома в лесу была полянка футов десяти в ширину; через этот просвет, как через окно, солнце летом заглядывало на несколько часов вниз. Мальчик первым заметил странные сверкающие стрелы в лесу. Однажды его послали насобирать сосновых шишек для очага. Поскольку их собирали каждый день, возле самого дома шишек было мало, и потому ему пришлось в своих поисках отойти от дома дальше, чем обычно. Поначалу необычайное сияние поразило его. Он никогда прежде не видел ничего подобного, и ровный, немерцающий свет возбудил в нем равно страх и любопытство. А любопытство победит страх скорее, чем храбрость; в сущности, это оно заводило многих людей в такие опасности, от которых отшатнулась бы простая физическая смелость, ибо голод, любовь и любопытство – величайшие движущие силы жизни. Едва мальчик обнаружил, что свет не движется, он подошел к нему, и наконец, побуждаемый любопытством, шагнул прямо в него и обнаружил, что это вообще не что-то. Едва попав на свет, мальчик понял, что свет – теплый, и это так напугало его, что он снова выпрыгнул из него и спрятался за дерево. Потом он впрыгнул в него на мгновение и тут же выпрыгнул обратно, и играл в эту игру с солнечным светом почти полчаса. Наконец, он совсем осмелел и встал в свет, и обнаружил, что тот вовсе не жжется, но оставаться в нем ему не захотелось – он испугался, что может спечься. Когда мальчик вернулся с шишками домой, он ничего не сказал ни Седой Женщине из Дун-Гортина, ни Тощей Женщине с Инис-Маграта, ни двум Философам, но перед сном рассказал обо всем девочке, и с тех пор они каждый день ходили играть с солнечным светом, а кролики и белки приходили к ним туда и присоединялись к их играм с интересом вдвое большим, чем прежде.