Совершенно романтическое обращение с эльфийской традицией можно найти в стихах Вальтера Скотта. Скотт – авторитетный фольклорист, с юных лет собиравший традиции из первых рук. Эссе об эльфах, служащее предисловием к его "Менестрелям шотландского Приграничья", до сих пор служит источником ценных сведений, а "Эссе о демонологии и ведовстве" полно отличного материала. Но уникальность его среди фольклористов – в невероятной энергии его творческого порыва, которой хватило на тридцать романов, не считая историй, поэм, переводов и эссе.
Здесь мы займемся его стихами. Их нельзя равнять с его прозой, и они целиком принадлежат эпохе Вальтера Скотта; но и пренебрегать ими не стоит. "Предание о последнем менестреле", первая из поэм, основывается на конкретной традиции – сказке о похожем на боггарта духе по имени Гилпин Хорнер, который какое-то время назад водился на одной ферме в Приграничье. Его крик "Пропал! Пропал! Пропал!" позаимствован из эттрикской сказки о шелликоте, которую Скотт сам пересказывает в "Менестрелях шотландского Приграничья" {[WC_MOTSB], vol. I, p. 150, сноска}; но шелликот этим криком заманивал путников, а Гоблин-Паж бежал от заклятий Майкла Скота и в конце концов сдался его призраку с криком "Нашелся! Нашелся! Нашелся!" Как подменышам и другим злым духам, ему пришлось принять свое подлинное обличье, переходя через бегущую воду.
В поэмах В. Скотта разбросано множество упоминаний об эльфах и волшебниках, но самая полная эльфийская история пересказана в "Элис Брэнд" – балладе, которую поет Аллан-Бейн в "Хозяйке Озера". В этой поэме есть обороты, точно указывающие на ее принадлежность к своему времени – никому не удается вовсе не наступать на собственную тень – но поэма эта – творение человека, много сведущего в эльфийских традициях Приграничья. Человек, который лишился чувств в опасный сумеречный час, которого унесли в Волшебную страну, и которому посчастливилось спастись лишь с помощью святого знака креста, библии или холодного железа, опасность ношения зеленого цвета и переливчатая красота Волшебной страны – все эти темы популярны в шотландском фольклоре всех времен.
| 'Tis merry, 'tis merry in Fairy-land, When fairy birds are singing, When the court doth ride by their monarch's side, With bit and bridle ringing; |
"Попляшем, попляшем в волшебной стране, Слышишь сказочный птичий посвист? Королева фей там со свитой своей, Растянулся свадебный поезд. |
| And gaily shines the Fairy-land – But all is glistening show, Like the idle gleam that December's beam Can dart on ice and snow. |
Все сверкает, сияет в волшебной стране, Только это сиянье – обман, Словно искры на льду, в морозном саду, В декабре, когда снег и туман. |
| And fading, like that varied gleam, Is our inconstant shape, Who now like knight and lady seem, And now like dwarf and ape. |
Расплывается, как отраженье в воде, Даже собственный образ твой; Были леди и рыцарь – и нет их нигде, Только карлик с большой головой." |
{[WC_TPWO], pp. 299-300; цит. в пер. Т. Сильман} Так выглядят эльфы, которых св. Коллен видел на Гластонбери-Торе, или те, чей поезд описал Дунбар, описанные звонким, стройным Скоттовским стихом.
Роберт Бернс не оставил нам эльфической поэзии, хотя и отдал должное теме ведовства в поэме "Тэм О'Шэнтер". Джеймс Хогг, в то же время, не только пересказывал в прозе эльфийские легенды, но также и сочинил одну из самых зрелищных среди наших эльфических поэм, полную странных мистических моментов. Килмени попала в Волшебную страну, но эльфы ее были мертвецами, и блаженными мертвецами. История ее знакома нам по множеству пересказов – история о человеке, который исчезает и попадает в безвременную прекрасную страну, возвращается оттуда спустя много лет и – во многих вариантах этой истории – рассыпается в прах. С Килмени этого не случилось, и она не утратила юности и красоты, но через короткое время, произнеся переданное с нею послание, она возвращается в Рай. Ее приход к людям происходит по знакомому образцу:
| When seven lang years had come and fled; Whe grief was calm, and hope was dead; When scarce was remembered Kilmeny's name, Late, late in a gloaming Kilmeny came hame! |
И вот пролетело долгих семь лет, Уж горе утихло, надежды уж нет, Забылось уж имя Килмени само – Под вечер она вдруг вернулась домой! |
{[JH_SPO], p. 15}
Страна, в которую попала Килмени, во многом похожа на Страну св. Мартина в описании Зеленой Девочки, но расположена ближе к Небесам.
| For Kilmeny had been she knew not where, And Kilmeny had seen what she could not declare; Kilmeny had been where the cock never crew, Where the rain never fell, and the wind never blew. |
Ибо Килмени была, сама не знает, где, И Килмени видела то, чего нельзя рассказать; Килмени была там, где никогда не кукарекает петух, Где не бывает дождя и где не дует ветер. |
{[JH_SPO], p. 8}
Во всей поэме ощущается что-то средневековое. Настроение и атмосфера одного отрывка напоминает мне одну из замечательных средневековых лирических поэм – "Сокол унес моего дружка".
| In yon green-wood there is a waik, And in that waik there is a wene, And in that wene there is a maike, That neither has flesh, blood nor bane, And down in yon green-wood he walks his lane. |
|
{[ECFS_EEL], p. 148}
Как и Скотт, Хогг вырос на пограничных балладах, и обороты и крылатые фразы из баллад разбросаны по всей его поэзии. При первом прочтении "Русалка" может показаться практически списанной у Клерка Колвила, но Хогг хочет сказать нечто совсем другое, и цель его – более тонкий эффект. Здесь происходит встреча долгоживущего сверхъестественного существа и смертного человека; русалка – не искусительница и не злодейка, она просто опасна людям, и она предупреждает своего возлюбленного об этой опасности. Через сто лет его могила – зеленый курган, а она все так же молода и прекрасна, как всегда – но она ждет теперь Вечного Дня, когда ее озеро высохнет, и восстанет душа ее возлюбленного. Здесь снова звучит нота лирической народной песни, но с более глубокими обертонами:
| For beauty's like the daisy's vest That shrinks from early dew, But soon it opens its bonnie breast, An' sae may it fare wi' you. |
Ибо красота – как одеяние маргаритки Сникающее от ранней росы, Но потом она раскрывает свою красу, И да будет так с тобой. |
| ... | |
| For passion's like the burning beal Upon the mountain's brow, That wastes itself to ashes pale, An' sae will it fare wi' you. |
Ибо страсть – как горящий костер, На самой вершине горы, Который прогорает до углей и золы, И так это будет с тобой. |
{[JH_SPO], 'The Mermaid', pp. 17-20} Ритм и настрой этого фрагмента невольно напоминают о "Садовнике", но суть совсем другая.
Есть и другие волшебные сказки – "Песня ведьмы" и "Ведьма из Файфа", пересказ известной истории о Синей Шапочке, которая иногда рассказывается об эльфах, но чаще – о ведьмах. В этой поэме Хогг заставляет эльфов и ведьм встретиться, как они встречаются в ирландских и шотландских поверьях, но его эльфы родом из Лапландии.
Эльфическую традицию Ирландии не пришлось оживлять – она была жива все время – но за пределами Ирландии известность ей принесли Крофтон Крокер и Патрик Кеннеди, в то же самое время, когда Каннингхэм и Кромек популяризировали шотландские традиции. Звездный час ирландской эльфийческой поэзии, однако, был еще впереди.
Английские поэты Романтического Возрождения продемонстрировали сравнительно слабое знание эльфов и небольшой интерес к ним. Пикси ранних стихов Кольриджа, скорее всего, были сильфами, и не имеют ничего общего с эльфами Сомерсета, с которыми он мог бы и столкнуться, когда жил там. Их стрекозиные крылья, бесшумные шаги и радужно-прозрачные одеяния не имеют ничего общего с рыжеволосыми земными пикси. Взгляд Вордсворта был нацелен на проникновение в истины Природы и отношения Человека с ней; у него не оставалось времени на эльфов и северные традиции, о которых он должен был знать немало. Саути, наименее поэтичный из всех троих, был наилучшим фольклористом, и множество сказок и традиций оживают в его стихах. Именно ему миссис Брэй адресовала свои письма о "Народных верованиях Западных графств", и именно он записал одну из наиболее известных «бабушкиных сказок» – "Три медведя". Однако сами эльфы мало появляются в его работах. В ранней, незрелой поэме Шелли "Королева Маб" фигурирует в качестве гения поэмы так называемая королева эльфов, но это не более, чем абстракция. Она избрана королевой Снов, потому что видение посещает Иантэ во сне, но в частично пересмотренном варианте этой поэмы она же именуется Демоном Мира. Внешне она более всего похожа на тех эфирных существ, которых описывал один ирландский духовидец:
| The Fairy's frame was slight; yon fibrous cloud, That catches but the pales tinge of even, And which the straining eye can hardly seiʒe When melting into eastern twilight's shadow, Were scarce so thin, so slight; but the fair star That gems the glittering coronet of morn, Sheds not a light, bursting from the Fairy's form, Spread a purpureal halo round the scene, Yet with an undulating motion, Swayed to her outline gracefully. |
Фигура эльфиянки была стройна; волокнистое облако, Принимающее легчайшие оттенки вечера, Едва различимое напряженным оком, Когда оно растворяется в сумеречной тени востока, Едва ли было столь же тонко, столь же стройно; но дивная звезда, Венчающая сверкающую диадему восхода, Не проливает столь мягкий и мощный свет, Как тот, что, источаемый эльфиянкой, Окрашивал в пурпур всю картину, И волнообразно расходился, Повторяя ее очертания. |
{[PBS_TCWO] vol. I, pp. 69-70}
Здесь мы наблюдаем скорее похмелье после буйства XVIII века, но справедливости ради следует сказать, что адепты оккультизма описывали эльфов именно такого сорта, хотя они и выглядят весьма далекими от народных эльфов.
Эльфийская традиция была много любезнее сердцу Китса. Для своей "La Belle Dame Sans Merci" он выбрал название весьма скучной средневековой поэмы, рассказывавшей историю Мелюзины – поэмы, которую Китс переработал и создал одну из прекраснейших эльфических поэм на английском языке. Эта тема, повидимому, особо привлекала Китса: он развернул ее во всей красе в "Ламии", знаменитой истории о жене-змее. Примерно в то же время Томас Гуд отошел от своего обычного стиля и написал волшебную сказку в стихах "Два лебедя" – необыкновенно блестящую и трогательную поэму, полную живописных картин. Эльфийской темы коснулся он также в коротком стихотворении "Хозяйка вод". Оно написано четким размером, которым Китс воспользовался для "La Belle Dame Sans Merci", с певучей последней строкой:
| Alas, the moon should ever beam To show what man should never see! - I saw a maiden on a stream, And fair was she! |
Луна! Ты светишь свысока На то, что людям знать не след! Я видел, как деву несет река, Ее же прекрасней нет! |
{[TH_TWO], vol. V, p. 154}
Еще более тесно с нашей темой связана большая поэма "Прошения Эльфов в день Летнего Солнцестояния" {[TH_POTMF], p. 243. Выдержка приводится в Приложении II}, в которой дух Шекспира спасает эльфов от косы Времени. Замысел разработан очень хорошо и, несмотря на несколько легкомысленный характер, все же очень трогает. Если сопоставить эти поэмы с любовной лирикой Гуда, гражданской лирикой и сатирой, то получится превосходная панорама его широкой личности.
Столетие летело вперед, и знание эльфийской традиции распространялось все шире – частично через собрания фольклористов, но главным образом из ширящегося знакомства с ирландской и шотландской традиций. Среди произведений ирландских поэтов очень много эльфических стихов. В самом начале века неровная, но блистательная работа Джорджа Дарли привлекла к себе внимание литературных кругов. Мисс Митфорд сказала о его "Сильвии, или Майской королеве" {[GD_SOTMQ]. Выдержка приводится в Приложении II}: «Это великолепно – что-то между "Верной пастушкой" и "Сном в летнюю ночь"!» Сейчас мы не стали бы оценивать эту поэму так высоко, но эльфические стихи у Дарли выходили лучше всего. "Панихида" из неопубликованной "Морской невесты", включенная в "Lyra Celtica" Шарпа – одно из лучших произведений:
| Prayer unsaid, and mass unsung, Deadman's dirge must still be rung; Dingle-dong, the dead-bells sound! Mermen chant his dirge around! |
Молитва не сказана, месса не спета, Но погребальный колокол будет звонить; Динь-дон, звонят на похороны! Водяные поют панихиду ему! |
{[EAS_JM_LC], p. 104}
"Черный человек" и "Ветер в тростниках" Норы Хоппер – два эльфических стихотворения; второе из них – сетование об уходе Ши:
| Dance in your rings again: the yellow weeds You used to ride so far, mount as of old – Play hide-and-seek with wind among the reeds, And pay your scores again with fairy gold. |
Потанцуйте снова в ваших кольцах; желтые былинки, На которых вы мчались вдаль, оседлайте, как встарь – Поиграйте в прятки с ветром в тростниках И снова ваши проигрыши оплатите волшебным золотом. |
{[EAS_JM_LC], p. 125} Здесь – все та же старая, как мир, печаль об уходящих эльфах.
В Шотландии в это время Роберт Буханан написал стихотворение "Мачеха эльфийки" – на тему украденной матери.
| Bright Eyes, Light Eyes! Daughter of a Fay! I had not been a wedded wife a twelvemonth and a day, I had not nurs'd my little one a month upon my knee, When down among the blue-bell banks rose elfin three times three, They gripp'd me by the raven hair, I could not cry for fear, They put a hempen rope around my waist and dragg'd me here, They made me sit and give thee suck as mortal mothers can, Bright Eyes, Light Eyes! strange and weak and wan! |
Ясноглазка, Быстроглазка! Фейское дитя! Года и дня не отходила я после венца, Месяца не относила на руках своего малыша, Как вдруг на колокольчиковых берегах выросли эльфы, трижды трое, Схватили меня за вороную косу – я не могла кричать от страха, Обвязали меня пеньковой веревкой и притащили сюда, Заставили сидеть здесь и кормить тебя, как только смертные женщины могут, Ясноглазка, Быстроглазка! чуждая, слабая, бледная! |
{[EAS_JM_LC], p. 235. Роберт Буханан р. 1841.}
Во всех этих примерах – а это лишь несколько примеров из множества – мы видим кардинальное изменение в отношении к эльфам. В них уже нет ничего сатирического – некоторая декоративность сохраняется, большей частью происходя от стремления к необычному, далекому, иному, "дальнему зову Эльфландии рогов". Но ситуация как правило воспринимается совершенно серьезно и представляется со всей серьезностью. Это верно не только для ирландских поэтов: с "Мачехой эльфийки" можно сопоставить "Подменыша" Шарлотты Мью {[CM_CPO]. Шарлотта Мью р. 1869}, представляющего взгляд с эльфийской, а не с человеческой точки зрения. В "Ярмарке гоблинов" Кристины Россетти эльфы более гротескны, полуживотны по виду, но старый запрет по-прежнему действителен – зачахнет и умрет тот, кто отведал их фруктов; несмотря на свой комичный вид, они опасны, и ситуация разобрана со всей серьезностью.
| Backwards up the mossy glen Turned and trooped the goblin men, With their shrill repeated cry, 'Come buy, come buy.' When they reached where Laura was They stood stock still upon the moss, Leering at each other, Brother with queer brother; Signalling each other, Brother with sly brother. One set his basket down, One reared his plate; One began to weave a crown Of tendrils, leaves, and rough nuts brown (Men sell not such in any town); One heaved the golden weight Of dish and fruit to offer her: 'Come buy, come buy,' was still their cry. |
Назад, вверх по мшистому ущелью Повернувшись, зашагали гоблины, Пронзительно крича на все лады: "Подходи, покупай! Подходи, покупай!" Поравнявшись с местом, где стояла Лора, Они встали, как вкопанные, на мху; Друг на друга косятся, Братец на кривого братца; Перемигиваются, щурятся, Братец на косого братца. Один поставил наземь корзину, Другой поправил свой лоток; Третий начал выплетать корону Из усиков, листьев и лесных орехов (Таких не купишь у людей ни в одном городе); Четвертый поднял золотую тяжесть Блюда с фруктами и протянул ей: "Подходи, покупай!" – продолжали они выкрикивать. |
{[CR_TPWO]. 'Goblin Market' (1852), p. 2} Здесь необычный зловещий эффект достигается повтором близких рифм – 'other, brother, other, brother'; и короткие, нарочито неловкие стихи, которыми пользуются для комического эффекта, здесь придают происходящему серьезность.
Эльфические поэмы Вильяма Аллингхэма – "Эльфы", "Лепрекаун", "Король эльфов был стар" и "Эльф" {[WA_RFTYF]} – непохожи на другие его стихи; простые, лишенные вычурности, приземленные, они снова касаются лирических струн XVI века. Длинная драма в стихах менее удачна. В иллюстрациях к ней работы Ричарда Дойла есть что-то от хитросплетений картин Ноэля Паттона, но здесь они свободны от зловещих намеков. Эльфы Дойла проказливы, но невинны. Эндрю Лэнг явно чувствовал, что рисунки и поэма не соответствуют друг другу, но написал по этим иллюстрациям короткую сказку "Принцесса Никто" {[RD_WA_IF]. 'Princess Nobody' была перепечатана в [RLG_MFS]} – сказку, которой недостает движения, так как требовалось любой ценой ввести в нее каждую иллюстрацию.
Новое звучание пришло в нашу литературу с поэзией Йейтса, потому что он верил в эльфов. Со времени Чосера поэты писали о верованиях других людей или о том, во что они верили лишь в детстве. Некоторые были близки к сельским традициям, как Шекспир, некоторые далеки от них, как Хорес Уолпол; но все относились к эльфам, как к деревенским суеверьям, в которые не подобает верить образованному человеку. Для Йейтса же эльфы были реальной угрозой и реальным восторгом. "Они бормотали и топотали; кому захочется такое воображать?" – воскликнул он однажды {[GKC_A], p. 147}; Йейтс рассказывает также о старике, который на вопрос, верит ли он в эльфов, ответил "Да знали б вы, в каких они у меня печенках сидят!" {[WBY_IFAFT], p. 1x} Это – реальная, практическая, обыденная вера, и в то же время блеск Волшебной страны пульсировал в его жилах; ведь это он ввел выражение "Кельтские сумерки", и его стихотворения полны Бегством и Иным.
| Though I am old with wandering Through hollow lands and hilly lands, I will find out where she has gone, And kiss her lips and take her hands; And walk among long dappled grass, And pluck till times are done The silver apples of the moon, The golden apples of the sun. |
Пускай я стар, пускай устал От косогоров и холмов, Но чтоб ее поцеловать, Я снова мир пройти готов, И травы мять, и с неба рвать, Плоды земные разлюбив, Серебряный налив луны И солнца золотой налив. |
{[WBY_TCPO], pp. 66-7, цит. в пер. Г. Кружкова}
Невозможно, говоря об эльфах, не вспомнить Уолтера де ла Мэра. Воздух Волшебной страны пронизывает его стихотворения, хотя среди них немногие говорят об эльфах напрямую, а те, что говорят – большей частью детские стихи, такие, как "Эльф-насмешник" или "Пик и Пак". Это эльфы-шутники, домашние эльфы. {[WDLM_PP], pp. 149-50, 140 и 69-71} Те же, что подкрадываются, смеются и бормочут в "Перекрестках" – опасны, хотя и не враждебны. Пьеса эта может быть и была поставлена на сцене, но больше подходит для чтения, ибо фантазия испаряется под лучами софитов. Эльфов, "фантастически переодетых земными детьми", лучше воображать, чем видеть. Авторские ремарки относительно их – лучшее в пьесе. Но отношение к эльфам в прозе де ла Мэра было бы уместнее оставить до следующей главы.
К.С.Льюис и Дж.Р.Толкиен оба писали эльфические стихи, но упоминания более достойна их проза. У них не было – как не было и у де ла Мэра – действительной веры, вдохновлявшей Йейтса, но целостности замысла у них не отнять, и их эльфы весомы и значимы.