Пока Путеводитель снова складывался в черный гладкий диск, Форд начинал понимать кое-что. По крайней мере, он пытался начать понимать кое-что, но оно было таким сложным, что не укладывалось в голове за один заход. Голова у Форда гудела, стопа отчаянно болела, и при всем нежелании выглядеть размазней и нытиком, Форд всегда считал, что задачи из области сложной многомерной логики лучше всего решаются у него в теплой ванне. Все, что ему нужно, чтобы все придумать – это время. Немного времени, немного спиртного и много, много душистой пены.
Надо было уносить отсюда ноги. Надо было уносить отсюда Путеводитель. Но и то, и другое сразу ему вряд ли удастся.
Форд затравленно озирался в поисках решения.
Думай, голова, думай! Это должно быть что-то очень простое, лежащее на поверхности. Если верны его самые неприятные подозрения, и он имеет дело с самыми неприятными вогонами, то чем ближе к поверхности, тем вернее.
Наконец, он нашел то, что искал.
Не нужно бороться с машиной – на машине нужно ездить. Самое опасное в вогонах – их тупая решимость следовать любой тупости, которой они решили следовать. Взывать к их рассудку всегда было пропащей затеей, потому что рассудком они не пользовались. Но человеку с крепкими нервами удавалось иногда использовать в своих целях их слепое и безрассудное стремление действовать слепо и безрассудно. У них не только левая рука не всегда знает, что делает правая; зачастую и правая рука имеет об этом довольно расплывчатое представление.
Итак, решится ли Форд попросту послать эту штуку самому себе по почте?
Решится ли Форд попросту запустить ее в машину и предоставить вогонам заботу о том, как она доберется до него, в то самое время, когда они, по всей вероятности, разбирают здание на кирпичики в поисках Форда?
Ну, да, разумеется!
Трясущимися руками Форд упаковал посылку. Он обернул ее в несколько слоев бумаги. Надписал. Не давая себе задуматься, стоит ли делать то, что он делает, он опустил ее в отверстие приемника пневматической почты.
– Колин, – обратился Форд к маленькому подпрыгивающему в воздухе мячику. – Мне придется бросить тебя на произвол судьбы.
– Я так рад! – сказал Колин.
– Радуйся, пока можешь, – посоветовал Форд. – Потому что я хочу попросить тебя сделать все, чтобы эта посылка выбралась из здания. Когда тебя найдут, тебя, наверно, казнят, и я ничем не смогу тебе помочь. Тебе придется очень, очень несладко, и я не шучу. Ты понял?
– Я переполнен радостью до краев, – ответил Колин.
– Тогда вперед, – скомандовал Форд.
Колин послушно нырнул в приемник пневматической почты, догоняя свою подопечную. Теперь Форду оставалось позаботиться только о себе – но и это была серьезная забота. За дверью, которую Форд предусмотрительно запер и подпер тяжелым шкафом, послышался тяжелый топот.
Форда немного тревожило то, как гладко все идет до сих пор. Все выстраивалось как-то чересчур складно. Весь день Форд только и делал, что бросался из огня в полымя и выходил подозрительно сухим из воды. Ну, не считая кроссовки. Да, кроссовки жалко. Ничего, он ее еще кое-кому припомнит.
Дверь с оглушительным грохотом взорвалась. В туче дыма и пыли замелькали огромные пупырчатокожие силуэты и начали проталкиваться сквозь пролом внутрь.
Значит, до сих пор все шло гладко? До сих пор все складывалось исключительно и невероятно удачным образом? А вот мы сейчас и проверим.
И, исполнившись чисто академического интереса, Форд снова выбросился из окна.