II

Среди самых удивительных вещей, которые можно сказать о жизни, в первой десятке числятся те места, в которых она не брезгует существовать. Везде, где только можно хоть как-то уцепиться: в пьянящих морях Сантрагинуса-V, где рыбы совершенно потеряли надежду понять, в каком направлении они плывут, среди огненных бурь на Фрастре, где температура в 40 000º называется "жить можно", или бороздя просторы кишечника помоечной крысы – исключительно ради чистой запредельной мерзости самого процесса, – жизнь везде находит что-нибудь для себя.

Жизнь существует даже в Нью-Йорке, хотя чего ради – трудно сказать. Зимой температура там падает ниже легального минимума – точнее, падала бы, если бы кому-нибудь хватило здравого смысла установить для нее легальный минимум. Но в последнем списке ста свойств характера нью-йоркца здравый смысл очутился на семьдесят девятом месте.

Летом же там адски жарко. То есть, одно дело – если ты существо теплолюбивое, считающее вместе с фрастрянами, что диапазон температур между 40 000º и 40 004º это самое то; но другое дело – если ты существо, которому в одной точке орбиты своей планеты приходится кутаться в шкуры множества других существ, а спустя полорбиты обнаруживать у себя на коже пузыри ожогов второй степени.

Весну здесь безбожно перехвалили. Многие обитатели Нью-Йорка любят распространяться о прелестях весны; но если бы они понимали в прелестях весны хоть что-нибудь, то, не сходя с места, назвали бы как минимум пять тысяч девятьсот восемьдесят три места, где весна намного прелестнее, чем в Нью-Йорке – и это только на той же широте.

Впрочем, осень, бесспорно, хуже всего. Мало что может быть хуже, чем осень в Нью-Йорке. Кое-кто из тех, что бороздят просторы кишечника помоечной крысы, может быть, воспротивятся такому утверждению, но большинство тех, что бороздят просторы кишечника помоечной крысы, сами по себе противны настолько, что их мнением можно и должно пренебречь. Осенью воздух в Нью-Йорке пахнет так, будто кто-то печет в нем неосвежеванных козлов, и если вам вдруг приспичит подышать, то лучше всего будет открыть окно и всунуть голову внутрь.

Тришия МакМиллан любила Нью-Йорк. Она повторяла это себе снова и снова. Верхний Вест-Сайд – о, да! Мидтаун! – какой шоппинг! Сохо! Ист-Виллидж! Платья!.. Книги!.. Суши!.. Пи... пицца...

А кино! Какое кино! Тришия как раз недавно посмотрела новый фильм Вуди Аллена о нелегкой жизни невротика в Нью-Йорке. Вуди Аллен снял еще пару фильмов – на ту же тему, и Тришия задумывалась, приходило ли ему когда-нибудь в голову переехать в другой город; но она слышала, что он решительно отказался от этой идеи. Значит, жди новых шедевров, решила Тришия.

Тришия любила Нью-Йорк, потому что любить Нью-Йорк – это правильный ход в плане карьеры. Это правильный ход в плане жилья, в плане еды; не бог весть какой правильный ход в плане транспорта и стоянок, но в плане карьеры – совершенно точно правильный ход, и один из самых удачных. Тришия работала телеобозревателем, а большинство обозреваемого в этом мире происходит в Нью-Йорке. До сих пор Тришия работала только в Англии: региональные новости, утренний выпуск, дневной выпуск... У нее было все, что нужно для этой работы: великолепные волосы, безошибочное чутье в стратегии выбора губной помады, достаточно ума, понимание того, как устроен мир, и – легкое омертвение внутри, позволяющее не принимать ничего близко к сердцу. Каждому в жизни дается его шанс. Стоит упустить такой миг – и дальше все уже идет, как по маслу.

Тришия упустила один шанс. В последнее время мысль об этом уже не терзала ее так, как раньше; она понимала, что мертвая зона внутри у нее связана именно с этим.

Каналу NBS потребовалась новая ведущая. Моу Минетти из "Америки наутро" ушла в декрет. Ей предложили головокружительные суммы денег за роды в прямом эфире, но она ко всеобщему удивлению отказалась – по этическим причинам и по соображениям тайны личной жизни. Целые бригады адвокатов, нанятые NBS, разобрали на буквы ее контракт, доискиваясь, насколько эти основания законны, но в конце концов NBS пришлось признать свое поражение и разжать свою хватку.

Тогда и была озвучена мысль о том, что, может быть – ну, может быть – агентству не помешает британский выговор. Прическа, тон кожи и переходы между сюжетами должны соответствовать стандартам американского телевидения, но в последнее время столько британских выговоров с экрана благодарили своих мамочек за свои Оскары, столько британских выговоров пело на Бродвее, и какие-то несуразно огромные количества зрителей внимали британским выговорам в париках в театре "Шедевр". Британские выговоры разыгрывали скетчи о Дэвиде Леттермане и Джее Лено1. Шуток никто не понимал, но выговор смешил ужасно, так что, может быть – ну, может быть – стоит попробовать? Британский выговор в "Америке наутро" – это же что-то особенного!

Поэтому Тришия была здесь. И поэтому полюбить Нью-Йорк было правильным шагом вперед в плане карьеры.

Официально, разумеется, причина давалась другая. Ее английская компания вряд ли оплатила бы Тришии перелет и номер в гостинице, чтобы дать ей возможность поискать себе работу на Манхэттене. Поскольку деньги, на которые она сейчас претендовала, превосходили ее нынешнюю зарплату раз в десять, они скорее решили бы, что она и сама вполне может финансировать свои поиски. Но она придумала сюжет и сочинила материал, а все закулисное держала при себе, так что ей оплатили билет. В бизнес-классе, конечно, но ее лицо было знакомо многим, и при помощи улыбки она повысила себе категорию. Правильные ходы привели ее в симпатичный номер в "Брентвуде", и в нем она сидела сейчас, размышляя, что же дальше.

Слухи – это одно дело; подписание контракта – совсем другое. У Тришии была пара имен и пара телефонов, но все, чего удалось добиться по ним – это бесконечное "ждите ответа", и Тришия снова оказалась на клетке с надписью "старт". Она закинула удочки, оставила сообщения, но до сих пор никто не перезванивал. Ту работа, которую она должна была сделать, она сделала за утро; та желанная работа, ради которой она прилетела сюда, лишь гипнотически мерцала где-то на недостижимом горизонте.

Дело дрянь.

Тришия вернулась из кино в "Брентвуд" на такси. Таксист не смог подъехать к тротуару из-за огромного длинного лимузина, который занял все пространство, и Тришии пришлось протискиваться между ним и другой машиной. Наконец-то с душной и пропахшей печеным козлом улицы она вошла в благословенную прохладу вестибюля. Тонкая хлопчатобумажная блузка липла к ее коже, как сажа. Волосы казались паклей, купленной на распродаже уцененных хозтоваров. Тришия спросила у портье, не просил ли кто-нибудь что-нибудь передать, мрачно ожидая услышать "нет, мэм". Но ее ждало одно письмо.

Ага!

Замечательно!

Заработало! Она и в кино-то пошла специально для того, чтобы позвонил телефон. Просто сидеть в номере и ждать было невыносимо.

Тришия задумалась. Вскрыть ли письмо прямо здесь, внизу? Одежда немилосердно кусалась, и нестерпимо хотелось скинуть ее и развалиться на кровати. Тришия поставила кондиционер на самый холод и запустила вентилятор на максимум. Больше всего на свете ей сейчас хотелось покрыться гусиной кожей. Потом – горячий душ, потом прохладный душ, потом полежать на полотенце поверх постели, обсыхая под кондиционером. Потом прочитать письмо. Может быть, снова покрыться гусиной кожей. Да все, что угодно. Потом – все, что угодно.

Но нет. Больше всего на свете ей сейчас хотелось устроиться на работу на американском телевидении с зарплатой в десять раз больше, чем сейчас. Больше всего на свете. На этом свете. То, чего ей хотелось больше всего в жизни, уже не было живой тканью.

Тришия присела в кресло в вестибюле под пальмой и раскрыла маленький конверт с прозрачным окошком.

"Пожалуйста, перезвоните", было написано в письме. "Нехорошо". И номер. Подпись – Гейл Эндрюс.

Гейл Эндрюс?..

Этого имени она не ожидала увидеть. Оно застало ее врасплох. Имя было знакомое, но вспомнить, откуда, никак не удавалось. Секретарша Энди Мартина? Ассистентка Хилари Бэсс? Мартин и Бэсс были главными номерами на NBS, которые она прозвонила – или попыталась прозвонить. И что означает это "нехорошо"?

"Нехорошо"...

Тришия совсем не знала, что думать. А может быть, это Вуди Аллен пытается связаться с ней под вымышленным именем? Номер телефона начинался на 212. Значит, это кто-то из Нью-Йорка. Кто-то, кому не здоровится. Это, конечно, сужает круг вариантов, не так ли?

Тришия вернулась к портье за стойкой.

– Письмо, которое вы мне передали... У меня с ним небольшая проблема. – сказала она – Кто-то, кого я не знаю, пытался дозвониться до меня, и он – и она пишет, что ей нехорошо.

Портье прочитал записку и нахмурил брови.

– Вы не знаете, от кого это? – спросил он.

– Нет, – ответила Тришия.

– Хм-м... – произнес портье. – Похоже, что ей не здоровится.

– Точно так, – кивнула Тришия.

– Кажется, тут есть подпись, – заметил портье. – Гейл Эндрюс. У вас есть знакомые с таким именем?

– Нет, – ответила Тришия.

– Какие-нибудь идеи насчет того, что именно с ней нехорошо?

– Никаких, – ответила Тришия.

– Вы пробовали позвонить по этому номеру? Тут есть номер телефона.

– Нет еще, – ответила Тришия, – вы ведь мне только что его передали. Просто пытаюсь навести какие-то справки перед тем, как звонить. Может быть, я могу поговорить с тем, кто принял звонок?

– Хм-м... – снова произнес портье, разглядывая записку. – Не помню, чтобы у нас работал кто-то по имени Гейл Эндрюс.

– Да нет, это я понимаю, – Я всего лишь хотела...

– Гейл Эндрюс – это я.

Голос раздался сзади. Тришия обернулась.

– Прошу прощения?

Я – Гейл Эндрюс. Вы брали у меня интервью сегодня утром.

– О... О господи!.. – выговорила Тришия, полностью обескураженная.

– Я оставила здесь для вас записку. Прошло несколько часов, вы не перезвонили, и я решила приехать. Не хотела вас упустить.

– Ага... Я понимаю, – залепетала Тришия, пытаясь выгадать время.

– Вы знаете, – промолвил портье, для которого время не существовало, – я ничего не понимаю. Хотите, я позвоню по этому номеру вместо вас?

– Нет-нет, спасибо, не нужно, – сказала Тришия, – я разберусь сама.

– И я могу позвонить в указанный здесь номер, если вы думаете, что это поможет, – предложил портье, изучая записку еще раз.

– Нет, спасибо, это совсем не нужно, – ответила Тришия, – это мой номер. Записка адресована мне. Думаю, я разберусь сама.

– Тогда всего хорошего вам, – сказал портье.

Всего хорошего Тришии было совсем не надо. У нее и так было слишком много дел.

Беседовать с Гейл Эндрюс ей тоже не хотелось. Тришия славилась весьма жестким подходом к своим святомученикам: коллеги за глаза называли ее интервьюируемых великомучениками и нередко крестили их через дверь, когда те кротко, как овечки, входили к Тришии в студию. Особенно если Тришия ласково улыбалась, демонстрируя свои прекрасные зубы.

Тришия развернулась и холодно улыбнулась Гейл, прикидывая свои дальнейшие действия.

Гейл Эндрюс разменяла четвертый десяток, но выглядела вполне неплохо. Ее платье не выходило за пределы, диктуемые хорошим и состоятельным вкусом, но явно держалось где-то возле более легкомысленного из этих пределов. Гейл была астрологом и гадалкой – популярной и, если верить слухам, влиятельной гадалкой, поучаствовавшей, как считалось, во многих решениях покойного президента Гудзона в широком спектре вопросов – от выбора крема для торта до выбора дня недели, на который следует, если вообще следует, назначить бомбардировку Дамаска.

Тришия проехалась по ней не раз и не два. Даже не по поводу того, правдивы ли слухи насчет Дамаска – это сейчас было, как прошлогодний снег. В свое время мисс Эндрюс на все вопросы лишь твердила, что давала президенту Гудзону советы исключительно личные, в духовной сфере и по вопросам питания, в каковой круг бомбардировка Дамаска, понятно, не входила. (На первых полосах газет в то время красовались аршинными буквами заголовки "Без обид, Дамаск! Ничего личного!") Но в этот раз Тришия решила поднять тему астрологии как таковой. Мисс Эндрюс оказалась к этому не совсем готова.

В то же время Тришия оказалась не совсем готова к матч-реваншу в вестибюле гостиницы. Ну, и что же теперь делать?

– Если вам нужно время, я могу подождать в баре, – предложила Гейл Эндрюс. – Но мне обязательно нужно с вами поговорить, а вечером я уезжаю.

Выглядела она скорее обеспокоенной, чем огорченной или рассерженной.

– Хорошо, – сказала Тришия. – Дайте мне десять минут.

Тришия поднялась в номер. Помимо всего прочего, она нисколько не верила в то, что этот придурок за стойкой внизу может справиться с такими сложными материями, как записки и письма, и поэтому должна была убедиться, что под дверью номера ее не ждет другая записка. Она уже знала, что записка, лежащая на столе, и записка, лежащая под дверью, могут разительно отличаться друг от друга содержанием.

Под дверью никакой записки не было.

Но на телефоне горела лампочка "сообщение"!

Тришия стукнула по кнопке "сообщения" и попала на гостиничного коммутатора.

– Вам сообщение от Гэри Андерса, – объявил коммутатор.

– Так, – отозвалась Тришия. Незнакомое имя. – И что в нем?

– "Не порошок". – зачитал коммутатор.

– Не что? – переспросила Тришия.

– Порошок. Это весь текст. Говорит, что у него не порошок. Желаете номер отправителя?

Коммутатор начал диктовать номер, и только тут Тришия вдруг поняла, что это – просто-напросто перевранное сообщение, которое она уже получила.

– Спасибо, спасибо, – перебила она. – Еще что-нибудь для меня было?

– Какой номер комнаты?

Тришия не поняла, почему коммутатор спрашивает номер ее комнаты только сейчас, но все равно назвала номер.

– Как вас зовут?

– Макмиллан. Тришия Макмиллан, – продиктовала Тришия по буквам.

– Простите, как вы сказали? Мистер Макманус?

– Нет!

– Тогда для вас больше ничего нет.

Пи-и-ип...

Тришия вздохнула и позвонила снова. Она снова сообщила свое имя и номер комнаты. Коммутатор не выказал ни малейших признаков воспоминаний о том, что они разговаривали всего лишь секунд десять назад.

– Я сейчас спущусь и буду в баре, – сказала Тришия коммутатору. – Я буду в баре, и если мне кто-нибудь позвонит, пожалуйста, переведите звонок в бар.

– Как вас зовут?

Эту процедуру пришлось повторить еще пару раз, пока Тришия не удостоверилась, что разъяснила служащему все, что только можно было разъяснить, так хорошо, как только могла.

Она приняла душ, переоделась, подновила макияж быстрой и точной рукой профессионала, глянула на кровать, вздохнула и вышла из комнаты.

Ей ужасно хотелось прокрасться мимо дверей бара и улизнуть из гостиницы.

Да нет. Что за глупости.

Дожидаясь лифта, Тришия оглядела себя в зеркале на стене. Вид у нее был сдержанный и собранный, и если уж ей удалось обмануть саму себя, то удастся обмануть кого угодно.

Она не собиралась извиняться перед Гейл Эндрюс. Да, Тришия провела интервью жестко. Что делать, такова наша работа, таковы правила игры. Что-то в этом роде. Мисс Эндрюс согласилась на это интервью, потому что написала новую книгу, а выступление на телевидении – отличная реклама. Но бесплатных завтраков не бывает.

Нет, вот эту строчку, пожалуй, надо снова вычеркнуть.

Канва событий была следующая.

На прошлой неделе астрономы объявили, что наконец-то открыли десятую планету – за орбитой Плутона. Они искали эту планету немало лет, вычисляя ее по аномалиям в орбитах других планет, и теперь нашли ее и ужасно обрадовались, и вся общественность ужасно радовалась за них. Планету назвали Персефоной, но почти сразу же перекрестили ее в Руперта, по имени попугая, жившего у одного астронома – там была какая-то душещипательная история по этому поводу – и все это было очень хорошо и прекрасно.

Тришия следила за этой историей с огромным интересом – по причинам личного свойства.

Когда же Тришия принялась искать благовидный повод полететь в Нью-Йорк за казенный счет – тут-то ей и подвернулся пресс-релиз новой книги Гейл Эндрюс под названием "Вы и ваши планеты".

Гейл Эндрюс не была раскрученным брендом, но стоило упомянуть президента Гудзона, кремовые торты и трепанацию Дамаска (общественность была в восторге от хирургических терминов. Официально операцию назвали "Дамаскэктомией", что означает, в сущности, "ампутация Дамаска") – все сразу вспоминали, о ком идет речь.

Тришия увидела тут сюжет, который немедленно продала своему продюсеру.

Понятно, что теория, которая учит, что гигантские каменные глыбы, вращающиеся в космосе, знают что-то, чего вы сами не знаете, о том, как пройдет ваш день, должна испытать немалое потрясение от факта, что в космосе вдруг оказывается еще одна гигантская каменная глыба, о которой никто до сих пор ничего не знал.

Кое-какие вещи потребуется пересчитать заново, не так ли?

Как теперь быть со всеми нашими звездными картами, схемами планет и прочими космограммами? Мы худо-бедно знали – или думали, что знали – что бывает, когда, к примеру, Нептун восходит в Деве, но что означает восхождение Руперта? Разве это не ставит всю астрологию с ног на голову? Не подходящий ли это момент признать, что все это было чушью, и сменить профессию на какое-нибудь животноводство, основополагающие принципы которого более-менее рациональны? Если бы мы знали о Руперте три года назад, может быть, президент Гудзон кушал бы ежевичный крем не по пятницам, а по четвергам? Может быть, Дамаск бы до сих пор стоял? Вопросы, вопросы.

Гейл Эндрюс отыграла свою партию сравнительно неплохо. Она отразила было начальную атаку, но тут совершила серьезную ошибку: она попыталась заговорить Тришии зубы всяческими диурнальными дугами, прямыми восхождениями и прочими замысловатыми прелестями стереометрической тригонометрии.

К своему ужасу Гейл обнаружила, что весь материал, которым она пыталась завалить Тришию, летит в нее обратно в тройном размере и грозит завалом ей самой. Никто не предупредил Гейл, что роль телекрасавицы – это вторая попытка Тришии найти свое место в жизни. Губная помада от Шанель, прическа "купе-саваж" и хрустально-голубые контактные линзы скрывали ум, который в прошлой, забытой жизни был отмечен дипломом первого класса по математике и степенью доктора астрофизики.

Уже заходя в лифт, Тришия вдруг очнулась от задумчивости и поняла, что сумочка осталась в комнате. Она было выскочила уже из закрывающихся дверей, чтобы вернуться за нею, но... Пожалуй, спокойнее будет оставить ее там, где она сейчас. И ничего из ее содержимого ей сейчас вроде бы не нужно... Двери лифта закрылись.

И вообще, сказала Тришия себе, если жизнь ее хоть чему-то научила, так это этому.

Никогда не возвращайся за сумочкой.

Лифт спускался, а Тришия пристально глядела в его потолок. Тот, кто не знал Тришию Макмиллан, мог бы сказать, что вот так люди иной раз глядят вверх, стараясь удержать непрошенные слезы. Тришия же, скорее всего, смотрела на маленькую телекамеру, вмонтированную в угол потолка.

Через минуту Тришия несколько излишне решительно вышла из лифта в вестибюле и снова подошла к стойке портье.

– Я напишу на бумаге, – сказала она, – потому что очень важно, чтобы вы ничего не перепутали.

Она написала большими буквами свое имя, номер комнаты, слова "В БАРЕ" и вручила лист бумаги портье, который принялся читать.

– Это на случай, если будет сообщение для меня. Окей?

Портье продолжал внимательно читать.

– Хотите, я проверю, в номере ли она? – спросил он.

Еще через две минуты Тришия забралась на сиденье за стойкой бара рядом с Гейл Эндрюс, перед которой стоял бокал белого вина.

– Занятно встретить человека, который предпочитает сидеть за стойкой, а не за столиком со всеми удобствами, – заметила Гейл. Это было правдой, и несколько обескуражило Тришию. – Водки?

– Водки, – согласилась Тришия не без подозрительности. "Как вы узнали?" – уже готово было сорваться с ее губ, но Гейл опередила ее с ответом.

– Я спросила у бармена, – пояснила она с дружелюбной улыбкой.

Бармен уже налил водку в рюмку и ловко послал ее по блестящей поверхности стойки.

– Благодарю, – сказала Тришия, взбалтывая жидкость.

Эта необъяснимая доброжелательность тревожила Тришию, и она решила не дать ей себя обмануть. В Нью-Йорке люди не желают друг другу добра без причины.

– Мисс Эндрюс, – сказала Тришия твердо. – Я искренне сожалею, что вам нехорошо. Я знаю, вы, должно быть, думаете, что я сегодня утром была с вами излишне резка, но, в конце концов, астрология – это развлечение для масс, и на мой взгляд это совершенно нормально. Это совершенно нормальный бизнес, и вы прекрасно его ведете, и я желаю вам всяческих успехов. Астрология – это развлечение. И не надо путать ее с наукой. Думаю, сегодня утром нам обеим удалось весьма неплохо это продемонстрировать, тем самым устроив массам еще одно небольшое развлечение, в чем и состоит наша с вами работа. Если у вас есть с этим какие-то проблемы – еще раз прошу прощения.

– Лично у меня все хорошо, – сказала Гейл Эндрюс.

– Вот как, – Тришия не была готова к этому. – Но в вашей записке говорилось, что вам нехорошо.

– Да нет, – возразила Гейл Эндрюс. – В моей записке я написала, что мне кажется, будто у вас что-то нехорошо, и я не могу понять, почему.

Тришии показалось, будто ее огрели сковородой по затылку. Она хлопнула ресницами.

– Но что? – спросила она тихо.

– Это связано со звездами. Во время всей нашей беседы вас сильно сердило и тревожило что-то, связанное со звездами и планетами, и меня это так обеспокоило, что я решила навестить вас и проверить, все ли в порядке.

Тришия глядела на Гейл, не мигая.

– Уважаемая мисс Эндрюс, – начала она было, но тут же поняла, что слова ее прозвучали именно что сердито и встревоженно, опровергая то, что она собиралась сказать.

– Если хотите, зовите меня просто Гейл.

Тришия не могла выговорить ни слова.

– Я знаю, что астрология не наука, – продолжала Гейл. – Прекрасно знаю. Астрология это попросту придуманные правила игры. Как шахматы, теннис или – как называется эта странная штука, в которую играют у вас в Англии?

– Крикет? Самоуничижение?

– Да нет – конституционная монархия. Правила выстроились со временем. Сами по себе они не имеют никакого значения. Но если начать играть по этим правилам, то запускаются всякие процессы, и ты вдруг начинаешь понимать всякие вещи насчет людей. Правила астрологии – это звезды и планеты, но это могли бы быть утки и селезни – с тем же успехом. Это всего лишь такой способ видения проблемы, который придает этой проблеме форму. Образ. Чем больше правил, чем они подробнее и детальнее, чем более с потолка они берутся – тем лучше. Это как рассыпать по бумаге горсть тонких железных опилок, чтобы стало видно, где на ней скрытые вмятины. Так можно увидеть буквы, которые были написаны на другом листе бумаги, что лежал сверху, а потом его взяли и спрятали. Сами опилки не важны. Они лишь способ увидеть вмятины. В общем, поймите: астрология не имеет ничего общего с астрономией. Это лишь способ думать о людях. И когда сегодня утром вы оказались так сильно, как бы это сказать, эмоционально сфокусированы на звездах и планетах, я подумала: она злится не на астрологию. Что-то злит ее, что-то не нравится ей в настоящих звездах и планетах. Обычно люди злятся и расстраиваются, когда что-то теряют. Вот и все, что я подумала, и ничего не смогла из этого понять. Поэтому я решила встретиться с вами и посмотреть, все ли с вами в порядке.

Тришия была ошеломлена.

Часть ее мозга уже начала разрабатывать подходящие для контратаки реплики о том, какая чушь все газетные гороскопы, и как они злоупотребляют статистикой, чтобы дурить людям голову; но все эти внутренние диалоги постепенно утихли, потому что слушать их было некому. Тришия впала в столбняк.

Только что совершенно незнакомый человек сказал ей то, что она держала в тайне последние семнадцать лет.

Тришия раскрыла рот:

– Мисс Гейл, я... – и умолкла.

Маленькая обзорная камера за стойкой бара повернулась к ней. От этого Тришия окончательно потеряла самообладание. Большинство людей даже не заметили бы этого движения. Камера была специально разработана так, чтобы ее движения были незаметными. Она была разработана не для того, чтобы люди думали, что в наше время даже самые дорогие и шикарные отели в Нью-Йорке не уверены, что кто-то из их посетителей не вытащит вдруг из-за пазухи обрез или, чего хуже, окажется без галстука. Но даже тщательно замаскированная между водочных бутылок, камера не укрылась от безошибочного инстинкта телеведущего, всегда знающего, когда камера направлена на него.

– Что-то не так? – спросила Гейл.

– Нет-нет, я просто... Должна признаться, вы меня несколько озадачили, – сказала Тришия. Она попыталась не замечать камеру. Должно быть, просто воображение разыгралось из-за того, что слишком много телевидения вертелось сегодня у нее в голове. И ведь это уже не первый раз. Уличная камера слежения явно повернулась на нее, когда она переходила дорогу, и сторожевую камеру в "Блумингдэйлс" явно очень интересовало то, как Тришия примеряет шляпки. Вот так, наверно, и сходят с ума, подумала она. В Центральном Парке ей даже показалось, что птица уставилась на нее, не скрывая любопытства.

Тришия решила не думать об этом и отпила из рюмки. Какой-то человек ходил по бару и спрашивал у посетителей, не зовут ли их мистер МакМанус.

– Короче, – сказала наконец Тришия. – Не знаю, как вы это вычислили, но...

– Да ничего я не вычисляла. Я всего лишь слушала то, что вы говорите.

– Я в самом деле потеряла кое-что. Я потеряла другую жизнь.

– Милочка, но это происходит со всеми! Каждую минуту, каждый день. Любой выбор, любое решение, любой наш шаг открывает нам одни пути и закрывает бессчетное множество других. О большей части этих путей мы даже не знаем. Но о некоторых – знаем. Иногда. Похоже, вы узнали об одном из них.

– Да. Узнала. – согласилась Тришия. – Ладно. Расскажу, так и быть. Все очень просто. Много лет назад в гостях я встретила одного парня. Он сказал, что он инопланетянин, и спросил, не хочу ли я улететь с ним вместе на его планету. Я сказала, конечно хочу. Вечеринка, то-се – сами понимаете. Я попросила его подождать, пока я сбегаю за сумочкой, а потом мы полетим, куда глаза глядят. Он сказал, что сумочка мне не понадобится. Я на это сказала, что он, должно быть, с какой-то очень отсталой планеты, раз не знает, что женщина никогда не расстается со своей сумочкой. Тут он стал терять терпение, но я же не собиралась вешаться на него только потому, что он сказал, что он инопланетянин. Я поднялась наверх. Пока я собиралась... потом еще кто-то занял туалет... В общем, когда я спустилась, его уже не было.

Тришия замолчала.

– И что дальше? – спросила Гейл.

– Дверь в сад была открыта. Я выглянула туда. В саду что-то светилось. Такими мигающими огнями. Я вышла как раз в тот момент, как оно поднялось в небо, вошло в облака и исчезло. Вот и все. Конец фильма. Конец одной жизни – начало другой. Но в этой другой жизни минуты не проходит без того, чтобы я задумалась, как там та, другая я? Та, которая не вернулась за своей сумочкой? И мне кажется, что она летает где-то там, а я тут топчусь вместо нее.

Какой-то служащий в форменной ливрее теперь обходил бар и спрашивал у всех, не зовут ли их мистер Миллер. Ни одного мистера Миллера в баре не нашлось.

– И вы думаете, он... он в самом деле был инопланетянин? – спросила Гейл.

– Ну конечно! У него же была летающая тарелка. Ну, и вообще – у него было две головы.

– Две головы? И что, никто этого не заметил?

– Ну... Это был маскарад...

– Понятно.

– Он надел на вторую голову птичью клетку и набросил на нее платок. Как будто там попугай. Он щелкал по клетке, и попугай начинал кричать "Попка дурак" и нести всякую чушь. А потом он вдруг сдернул платок с клетки и захохотал, как сумасшедший. В клетке была другая голова, и она тоже хохотала. Зрелище не для слабонервных, должна вам признаться.

– Скажите, а вы не думаете, что поступили правильно? – спросила Гейл.

– Нет, – ответила Тришия, – не думаю. И продолжать ту жизнь, которую вела, я не смогла. Дело в том, что я была астрофизиком. Нельзя, как ни в чем не бывало, заниматься астрофизикой после встречи с настоящим инопланетянином, маскирующим вторую голову под клетку с попугаем. Ну, невозможно это. Я, во всяком случае, не смогла.

– Да, я тоже думаю, что это было нелегко. Должно быть, из-за этого-то вы и набрасываетесь на людей, говорящих что-нибудь странное и незнакомое?

– Да, – согласилась Тришия. – Очень может быть. Простите меня.

– Ничего, ничего.

– Вообще, вы первый человек, которому я об этом рассказала.

– Кстати, я вас хотела спросить: вы замужем?

– Нет пока что. В наше время не угадаешь, верно? Но это, наверно, действительно кстати – может быть, причина именно в этом. Несколько раз я была близка к этому. В основном, наверно, потому, что мне хотелось иметь ребенка. Но каждый раз в какой-то момент он начинал спрашивать, почему я все время смотрю ему через плечо. А что тут ответишь? Однажды я даже решила обратиться в банк спермы и попытать свое счастье. Забеременеть наудачу неизвестно от кого.

– Ну, разве так можно? Разве вы смогли бы?

Тришия невесело рассмеялась.

– Скорее всего, нет. Я так и не собралась и не нашла такой банк. В общем, ничего не вышло. Это вся моя жизнь. Я так ничего и не сделала по-настоящему. Должно быть, поэтому я пошла на телевидение. Там все ненастоящее.

– Простите, это вы – Тришия МакМиллан?

Тришия обернулась. Перед ней стоял мужчина в кепке таксиста.

– Да, это я, – ответила она, мгновенно собравшись.

– Я вас уже битый час ищу. В гостинице сказали, что у них такой нет, но я связался с офисом мистера Мартина, и там мне сказали, что вы точно остановились здесь. Я спросил у них еще раз, и они опять повторили, что ничего о вас не знают. Я попросил их все равно вас поискать, но они не нашли. Тогда я попросил послать вашу фотографию мне в машину и пошел посмотреть сам. – Таксист посмотрел на часы. – Уже, пожалуй, поздновато, но, может быть, все-таки поедем?

Тришия лишилась дара речи.

– Мартин? Вы имеете в виду Энди Мартина с NBS?

– Именно. Вам назначено собеседование в программу "Америка наутро".

Тришия вскочила со стула, как ужаленная. Ей вспомнились все поиски мистера МакМануса и мистера Миллера, и она содрогнулась.

– Только нам придется поспешить, – добавил таксист. – Я слышал, что мистер Мартин считает, что стоит попробовать кого-нибудь с британским акцентом. Его начальник слышать об этом не желает. Но я случайно узнал, что мистер Цвинглер – это его начальник – сегодня вечером улетает на побережье. Я об этом знаю, потому что я сам должен отвезти его в аэропорт.

– Отлично, – сказала Тришия. – Я готова. Поехали.

– Прекрасно. Большой лимузин возле самого входа.

Тришия обернулась к Гейл.

– Извините, что так все... – начала было она.

– Езжайте-езжайте! – махнула рукой Гейл. – Удачи вам. Было очень приятно с вами встретиться.

Тришия пошарила в поисках сумочки, чтобы расплатиться.

– Проклятье! Я забыла ее наверху.

– Я заплачу, – успокоила Гейл. – Ерунда. Это было очень интересное знакомство.

Тришия вздохнула.

– Пожалуйста, простите меня за сегодняшнее утро и за...

– Не надо, право же. Все в порядке. Это всего лишь астрология. Совершенно безобидная штука. Не конец света.

– Спасибо вам!

Повинуясь безотчетному импульсу, Тришия обняла Гейл.

– У вас все с собой? – спросил таксист. – Вам не нужно подняться за сумочкой, например?

– Если моя жизнь меня чему-то научила, – сказала Тришия, – так это никогда не возвращаться за сумочкой.

Спустя всего лишь час с небольшим Тришия сидела на одной из двух кроватей в своем номере. Какое-то время она сидела, не двигаясь, и смотрела на свою сумочку, невинно лежавшую на соседней кровати.

В руках она держала записку от Гейл Эндрюс со словами "Не расстраивайтесь слишком. Позвоните, если вам захочется поговорить обо всем этом. На вашем месте завтра вечером я бы осталась дома. Отдохните немного. Но, в любом случае, не берите в голову и не беспокойтесь. Это всего лишь астрология. Это не конец света. Искренне ваша, Гейл."

Таксист был прав. Чертовски прав. Он, похоже, знал обо всем, что происходит за кулисами NBS больше, чем любой другой представитель этой конторы, с которым ей довелось общаться. Мартин хотел ее взять, Цвинглер – нет. У нее был один лишь шанс доказать, что Мартин прав, и этот шанс она провалила.

Черт. Черт, черт, черт.

Пора возвращаться домой. Позвонить в авиакомпанию и узнать, может ли она еще попасть на сегодняшний шестьсот-веселый рейс до Хитроу. Тришия уже потянулась за толстым телефонным справочником.

Нет. Все по порядку.

Тришия отложила справочник, достала сумочку и пошла с ней в ванную. Там она вынула из сумочки маленький пластмассовый чехольчик со своими контактными линзами, без которых она не могла прочесть ни листы с текстом, ни бегущую строку телесуфлера.

Вправляя пластиковые пластинки в глаза, Тришия подумала, что если ее жизнь чему-то ее научила, так это тому, что бывают моменты, когда нельзя возвращаться за сумочкой, а бывают моменты, когда это совершенно необходимо сделать. Теперь жизни осталось только научить ее различать между этими двумя моментами.