– Это все, конечно, очень прекрасно, – сказала Фенчерч несколько дней спустя. – Но я должна узнать, что со мной случилось. Понимаешь, в этом разница между нами: ты потерял что-то, а потом нашел снова, а я нашла что-то – и потеряла. И я должна его снова найти.
У Фенчерч были дела на весь день, поэтому Артур уселся за телефон.
Мюррей Бост Хэнсон работал в одной из тех газет, что печатаются крупными шрифтами на бумаге малого формата. Здесь следовало бы сказать, что это его совсем не портило, но, к сожалению, это было не так. А других журналистов в знакомых у Артура не числилось, и поэтому Артур все же набрал его номер.
– Артур, ложечка моя столовая, супница моя мельхиоровая! Как уникально, ошеломительно тебя слышать! Мне говорили, что ты улетел в космос, или что-то типа того.
Мюррей общался с окружающими на особом языке своего собственного изобретения. Никто, кроме него, не говорил на этом языке и навряд ли мог хотя бы понимать его. В этом языке практически все ничего не значило; а те вещи, которые означали что-нибудь, были таким удивительным образом замаскированы, что заметить их в обрушивающейся на него лавине бессмыслицы не удавалось никому. Когда, много позже, они все же обнаруживались, бывший собеседник нередко переживал весьма неприятные минуты.
– Что? – переспросил Артур.
– Слухи, бивень ты мой слоновий, столик ты мой игральный, слухи! Скорее всего, ничего серьезного. Но, может быть, я возьму у тебя интервьюшечку.
– Да ну. Не о чем говорить. Так, просто болтовня под этим делом.
– Так это же наш хлеб, членик ты мой простатический, это же наш хлеб. Я бы это поставил под выходные между плановыми телегами – например, твое опровержение, как насчет? Ой, прости, у меня тут что-то из уха вылетело.
После недолгого молчания Мюррей Бост Хенсон снова появился на линии, и голос его несколько изменился.
– Что-то мне вдруг вчерашний вечер икнулся, – сказал он. – Короче, Артур, старое ты мое, сам знаешь, что – что ты чувствуешь, полетав верхом на комете Галлея?
Артур прикрыл трубку ладонью и вздохнул.
– Я не летал на комете Галлея.
– Отлично. Что ты чувствуешь, не полетав на комете Галлея?
– Глубокое удовлетворение, Мюррей.
Мюррей записал эти слова, сопя в трубку.
– Превосходно, Артур, достаточно. Пипл это схавает. Вполне в духе общего сюра этой недели. Мы собираемся объявить ее Неделей Мимореального. Кассово, а?
– Неплохо.
– Вот и мне нравится. Во-первых, у нас есть человек, над которым всегда идет дождь.
– Что-о?
– Это сущая, голая и неприкрытая правда! Все записано в его черной записной книжке, и все сходится на всех эшелонах. Гидрометцентр покрылся толстым слоем шоколада, и очкарики в белых халатах слетелись со всего света с линейками, портфелями и дождемерами наперевес. Это не человек, это пчелиная ляжка, Артур, это осиные сиськи! Это, не побоюсь тебе сказать полный набор эрогенных зон всего семейства перепончатокрылых Западного полушария. Мы назвали его "Бог Дождя" – а, каково?
– Кажется, я с ним знаком.
– Звучит, скажи! Что ты говоришь?
– Я, кажется, встречался с ним. Он еще все время брюзжит?
– Быть того не может! Ты знаком с Богом Дождя!
– Ну, если только это действительно он. Я сказал ему, чтоб он перестал брюзжать и показал кому-нибудь свою записную книжку.
На мюрреевском конце провода повисло ошеломленное молчание.
– Ну, ты и дал! Ну, ты, конкретно, и дал стране угля! Ты хоть примерно себе представляешь, сколько турагентства заплатили ему, чтобы он в этом году не летал на Малагу? Даже если забыть про орошение Сахары и прочую общественно-полезную муть, чувак теперь сделает себе карьеру просто на том, что будет не ездить по свету за деньги. Это мега-гвоздь сезона, Артур! Наверно, мы даже выведем его в финал по бинго... Погоди-ка! Так мы же можем сделать о тебе подвал! "Артур – человек, проливший свет на Бога Дождя" – да это и на полосу потянет!
– Возможно. Только...
– Надо было бы тебя снять под брандспойтом... А это мы сделаем! Где ты сейчас?
– Я-то? Я в Излингтоне. Мюррей, послушай...
– В Излингтоне?!
– Ну, да...
– Ну, не говорил ли я, что это неделя недетского сюра! Чем шут не чертит – может быть, ты слышал что-нибудь про тамошних летающих людей?
– Нет. Ничего.
– Да не может быть! Нам оттуда звонят без перерыва, что видели парочку, которая летает над районом по ночам. Наши ребята всю ночь просидели в лаборатории над фотомонтажами. Не может такого быть, чтоб ты ничего не слышал!
– Да вот, не слышал.
– Да ну, Артур, да где ты был! А, ну да, в космосе, у меня же записано. Но ты же вернулся полгода назад! А тут на этой неделе каждую ночь – каждую ночь, тёрочка ты моя сырная, прямо над твоим домом по небу летает парочка и занимается черт знает чем. То есть, прямо скажем, они не прыгают на слабо через забор и не притворяются фермами моста... И ты ничего про это не знаешь?
– Ничего.
– Ладно, Артур, было невыразимо изумительно с тобой поговорить, старик, но мне пора. Я пришлю к тебе фотографа и пожарную машину, давай адрес. Я пишу.
– Мюррей, послушай, я звоню тебе кое-что спросить.
– Слушай, у нас номер горит, я так занят...
– Мне нужно выяснить кое-что о дельфинах.
– Дельфины? Это баян. Это не канало еще в прошлом году. Нету никаких дельфинов.
– Это очень важно!
– Не, тут ничего не выйдет. Нету новости. Нельзя, понимаешь, сделать материал только о том, что того, о чем ты делаешь материал, давным-давно нету. В любом случае, это не наш формат. Попробуй спроси в «Санди». Может быть, у них есть какая-нибудь колонка типа «Куда подевались те, кто спрашивал "Куда подевались дельфины»» – по заметке в год, где-нибудь в районе августа. Но сейчас-то что из этого можно выжать? «От дельфинов по-прежнему ни слуху, ни духу»? «Продолжаем скучать по дельфинам»? «Дельфины – еще год без них»? Проехали, Артур, проехали. Этот сюжет уже ручкой-ножкой не колышет. Скоро он отправится в большую золотую корзину Главного Редактора где-то там на небе. Соня ты моя яблочная.
– Мюррей! Мне не нужен материал об этом! Мне нужно только связаться с тем типом в Калифорнии, который утверждает, что знает кое-что об этом. Я думал, ты можешь помочь...