VII

Дом Артура стоял на месте.

Каким образом – Артур не имел понятия. Он всего лишь решил сходить взглянуть, покуда последние посетители расползутся из пивной, и можно будет спросить у хозяина насчет койки на эту ночь. И выяснилось, что дом стоит на месте.

Артур сломя голову бросился к каменной жабе в саду, под которой он прятал ключ, потому что в доме, к его удивлению, вовсю звонил телефон.

Артур услышал его еще издалека и пустился бегом, как только понял, что это за звук, и откуда он доносится.

Дверь пришлось открывать плечом из-за невероятного количества рекламных листовок, просунутых в щель почтового ящика. Двери не давали открыться, как Артур выяснил позже, четырнадцать одинаковых именных приглашений явиться за кредитной карточкой, которая у него уже была, семнадцать одинаковых грозных писем с требованием уплатить по счетам на кредитной карточке, которой у него не было, тридцать три одинаковых письма о том, что Артур как обладатель исключительного вкуса и достоинства и человек, в наш сверхзвуковой век знающий, чего он хочет, и как этого добиться, выиграл право купить со скидкой какой-то дурацкий бумажник, а также дохлый котенок.

Протиснувшись в дверной проем, подскользнувшись на груде реклам вина, мимо которого не сможет пройти ни один настоящий ценитель, проехавшись по буклетам вилл выходного дня, Артур взлетел по темной лестнице в спальню и схватился за телефон в тот самый миг, когда тот перестал звонить.

Тяжело дыша, Артур присел на холодную, затхло пахнущую постель и на несколько минут прекратил борьбу со вращением мира вокруг его бедной головы.

Когда мир, вдоволь накувыркавшись, несколько приостановился, Артур без особой надежды протянул руку к выключателю. К его удивлению, лампа над постелью зажглась. Артур пустил в ход логику: если электрическая компания неизменно отключала ему свет после каждой оплаты счета, то вполне разумно предположить, что стоило перестать оплачивать счета, как перестали и отключать свет. Посылая им деньги, Артур явно лишь привлекал к себе внимание.

Комната была почти такой же, какой он ее оставил – то есть, безобразно неприбранной, хотя толстый слой пыли и старался скрыть общий жуткий бардак. Недочитанные книги и журналы валялись между груд недосушенных полотенец. Недостиранные носки выглядывали из кружек с недопитым кофе. Недоеденный некогда бутерброд недоразвился в нечто, с чем Артур не желал иметь ничего общего. Попади в него молния, подумалось Артуру, и эволюция пойдет по новой.

Лишь одна вещь в комнате была незнакома.

Сперва он не нашел эту незнакомую вещь, потому что и ее скрывал от глаз толстый слой волохатой домашней пыли. Затем Артур разглядел ее и застыл.

Она лежала рядом со старым раздолбанным телевизором, по которому можно было смотреть только телеуроки химии и физики для старшеклассников – показать, не ломаясь и не выламываясь, что-либо более интересное он не мог.

Это была коробка.

Артур встал над ней на колени.

Это была серая коробка с мягким матовым блеском, кубической формы, сантиметров сорок высотой. Коробка была перевязана серой лентой, завязанной бантиком наверху.

Артур поднялся, походил недоуменно, подошел снова и потрогал коробку. Что бы ни лежало там внутри, оно было завернуто в подарочную упаковку, красиво и со вкусом, и оно ждало, что Артур вскроет ее.

Артур осторожно поднял коробку и перенес на постель. Там он сдул с нее пыль и развязал узел ленточки. Под узелком оказалась крышка, язычки которой были заткнуты вовнутрь коробки. Артур открыл крышку и заглянул внутрь.

Внутри в дорогой серой оберточной бумаге покоился стеклянный шар. Артур бережно вынул его. Это был не совсем шар – нижняя часть его была срезана, а точнее, вдруг понял Артур, перевернув его, верхняя часть. По срезу шел изящный ободок. Это был аквариум.

Аквариум из самого удивительного стекла, абсолютно прозрачного, но при этом такого серебристо-серого цвета, словно в нем присутствовали хрусталь и свинец.

Артур разглядывал его со всех сторон. Это была одна из самых прекрасных вещей, какие он когда-либо держал в руках, но смысл ее ставил его в тупик. Он заглянул в коробку, но там, кроме оберточной бумаги, ничего не было. И на коробке он не нашел ничего.

Артур еще раз осмотрел аквариум. Он был прекрасный. Дорогой. Шикарный. Но – аквариум!?

Артур щелкнул по нему ногтем, и по комнате разнесся глубокий торжественный звон, который держался дольше, чем казалось возможным, а когда он наконец смолк, то не затих, а словно бы отлетел в иные миры, как в глубоководные грёзы.

Зачарованный, Артур повернул аквариум снова, и на этот раз свет от пыльного тусклого ночника упал на него под другим углом и выявил тончайшую гравировку на стекле аквариума. Артур пристроил аквариум к свету и вдруг отчетливо увидел искусно выписанные тенями в стекле буквы.

– Пока, – гласила надпись, – и спасибо...

И все. Артур поморгал, ничего не понимая.

Еще минут не меньше пяти Артур вертел штуковину так и сяк, подносил ее к свету под разными углами, щелкал по ней, слушая гипнотизирующий звон, и пытался доискаться смысла тенистых букв, но не мог найти его. Наконец, он поднялся, наполнил аквариум водой из-под крана и пристроил на столике рядом с телевизором. Затем он вытащил из своего уха извивающуюся вавилонскую рыбку и пустил ее в аквариум. Рыбка была ему теперь ни к чему. Разве что если захочется посмотреть иностранный фильм без субтитров.

Артур снова улегся на постель и погасил свет.

Он лежал тихо и неподвижно. Впуская в себя окружающий его мрак, он расслабил один за другим все свои мускулы, отрегулировал и успокоил дыхание, постепенно очистил свой ум от всех мыслей, закрыл глаза – и понял, что не сможет уснуть.

Ночь была чревата дождем. Сами дождевые тучи уже ушли и в настоящее время сосредоточили все свое внимание на небольшой столовке для дальнобойщиков под Борнемутом, но небо, через которое они проплыли, потревоженное их прохождением, пришло в слезливое и неустойчивое состояние духа, как у дамы, восклицающей поминутно «ах, я сейчас просто не знаю, что сделаю!»

Отсыревшая луна походила на комок бумажки в заднем кармане только что вынутых из стиральной машины джинсов, и только время и утюг могли бы сказать, что это было – список для универсама или четвертной.

Ветер покрутился, как хвост кобылы, пытающейся понять, в каком же таком настроении она вышла сегодня в ночное, и колокол на какой-то часовне пробил полночь.

Окно мансарды со скрипом поднялось.

Окно заело, и его пришлось подергать: рама малость подгнила, а защелки на каком-то этапе их службы весьма щедро выкрасили. Но в конце концов окно открылось.

Вставив в окно подпорку, на узкий желоб, идущий вдоль края крыши, встал человек.

Он стоял и молча смотрел на небо.

В человеке совсем нельзя было признать то страшилище, которое час с лишним назад ворвалось в этот дом. Исчез рваный и изношенный донельзя халат, испачканный грязью сотен планет, заляпанный соусами от джанк-фуда из закусочных сотен заплеванных космопортов, исчезли дикие космы волос, исчезла длинная всклокоченная борода со всей своей богатой и тонко сбалансированной экосистемой.

И появился Артур Дент – обычный, нормальный, в вельветовых брючках и теплом ворсистом свитере. Волосы его были вымыты и подстрижены, подбородок гладко выбрит. И только в глазах его еще стояло выражение, умоляющее Вселенную ради всего святого прекратить делать с ним то, что она с ним делает.

Это были не те глаза, которыми он озирал этот же самый пейзаж в прошлый раз. И мозг, обрабатывающий информацию, которую передавали глаза, был не тот, а другой. Но хирургия тут была ни при чем – лишь опыт, непрерывное и мучительное познание.

Ночь сейчас казалась ему живым существом. Погруженная во тьму земля вокруг была для него чем-то живым, из которого сам он рос корнями.

Он ощущал, словно нервный тик где-то в глубине себя, течение далекой реки, вращение невидимых холмов, череду тяжелых туч, припаркованных где-то к югу от него.

Он почувствовал вдруг, как это здорово – быть деревом, и чувство это было для него, пожалуй, неожиданным. Нет, он знал, что приятно бывает зарыть ноги в землю, но никогда прежде не подозревал, насколько это может быть приятно. Сейчас он ощущал мощную волну восторга, идущую от Нью-Фореста. Надо будет летом, подумал он, непременно попробовать, каково это – отрастить листву.

С другой стороны до него донеслось изумление овцы при виде летающей тарелки; впрочем, оно ничем не отличалось от изумления овцы при виде любого другого предмета, потому что овцы очень мало чему успевают научиться на своем пути от рождения к смерти, и каждое утро изумляются восходящему солнцу и дивятся зелени полей.

Артур же, помимо всего, обнаружил, что способен чувствовать изумление овцы при виде восходящего солнца сегодняшнего дня, а равно и вчерашнего, и изумление при виде купы деревьев позавчера; он мог погружаться в прошлые впечатления овцы сколь угодно глубоко, но это было прескучное занятие, потому что все они состояли из изумления овцы при виде тех же вещей, которые изумляли ее и накануне.

Он оставил овец и отправил свой дух в сонный дрейф расходящимися кругами. Дух его обнаружил присутствие других душ – сотен и тысяч других душ, сплетенных в сеть. Одни спали, другие дремали, третьи бодрствовали и испытывали разнообразные возбуждения, одна была надломлена.

Одна была надломлена.

Артур прошелся в том направлении снова и попытался найти ее, но она ускользала от него, как вторая карточка с яблоком в детской игре, где надо найти пару к поднятой карточке среди множества перевернутых рубашками кверху.

Артур инстинктивно понял, кто это; или, по крайней мере, кто ему хотелось бы, чтобы это оказался, а такого знания уже достаточно, чтобы так оно и было, на то он и инстинкт – крайне полезное умение видеть мир таким, каким ты хочешь его видеть. Он инстинктивно понял, что это Фенни, и знал, что мечтает найти ее; но найти ее он не мог.

Напрягая все свои силы, он вдруг почувствовал, что теряет эту свою новую удивительную способность. Поэтому он расслабился, прекратил поиски и позволил своему духу снова странствовать вольно и свободно.

И снова он почувствовал надлом, разрыв.

И снова не смог найти его. На этот раз, несмотря на все заверения инстинкта, что на него можно положиться, Артур не был уверен, что это Фенни – а может быть, сама природа этого разлома была другой. Это был такой же вывих, перелом, но он вызывал ощущение надлома более глубокого. Не в чьей-то одинокой душе. А может быть, и вовсе не в чьей-то душе. Он был какой-то совсем другой.

Артур распустил свой дух по всей Земле. Дух окутал ее, колыхаясь, погружаясь в нее, вбирая ее в себя.

Он входил в историю Земли, в ее жизнь день за днем, пульсируя в такт ритмам мириадов ее сердцебиений, расходясь паутинами ее жизней, напрягаясь вместе с ее приливами и отливами, тяготея ее тяготением. Надлом присутствовал повсюду – вывихом, тупой приглушенной фантомной болью.

Теперь Артур парил над залитым светом пространством: свет был временем, волны его – уходящими в прошлое днями. Надлом, который ощущал Артур, этот другой надлом, толщиной в волосок, лежал где-то далеко впереди, разорвав сновидение дней Земли.

И вдруг Артур нашел его.

Он танцевал над головокружительной пропастью, в которую вдруг оборвалась под ним страна грез – ошеломительный обрыв в никуда. Артур извивался, вцепляясь в ничто, махая руками в ужасающей пустоте, кувыркаясь и падая.

А по ту сторону рваного края пропасти виднелась другая земля, другое время – старый мир, не отломанный, но недоступный, потусторонний.

Две Земли.

Артур очнулся.

Холодный ветер остудил его лицо, покрывшееся бисеринками лихорадочного пота. Кошмар кончился, и вместе с ним, показалось Артуру, и он сам. Артур ссутулился. Он потер глаза согнутыми пальцами. Теперь ему наконец-то захотелось спать. Что до смысла всего этого, если у всего этого вообще есть какой-то смысл, то об этом он подумает утром, а сейчас – в постель, и спать спокойным сном. В своей постели, своим сном.

В стороне Артур увидел свой дом и удивился этому. Дом был хорошо освещен лунным светом, и Артур сразу узнал его несколько угнетающие неуклюжие очертания. Артур огляделся и обнаружил, что находится в полуметре над розовыми кустами одного из своих соседей, Джона Беспонта. Его холеные розовые кусты были подрезаны на зиму, подвязаны к бамбуковым палочкам и снабжены бирочками с названиями сортов; и Артур оторопело подумал, что это он делает над ними, и что же это удерживает его в воздухе, а когда увидел, что ничего, то тут же грузно плюхнулся оземь.

Артур поднялся, отряхнулся и заковылял обратно к дому, прихрамывая на ушибленное колено. Дома он разделся и нырнул в кровать.

Он уже заснул, когда снова зазвонил телефон. Телефон звонил пятнадцать минут кряду, и Артур даже перевернулся дважды с боку на бок. Но никаких шансов разбудить его у телефона не было.