Артур бежал вниз по склону горы, подпрыгивая и тяжело дыша, и вдруг почувствовал, как вся гора вздрогнула под ним. Раздался рокот, грохот, едва заметное движение, и далеко вверху позади Артура взметнулся язык жаркого пламени. От страха Артур еще прибавил ходу. Почва под ногами начала скользить, и Артур вдруг со всей небывалой прежде отчетливостью понял, что такое оползень. До сих пор для него это было лишь слово, но сейчас он внезапно с ужасом осознал, насколько ненормальное и нездоровое занятие для земли – ползти. А земля ползла, унося Артура на себе. Артуру стало даже дурно от страха и тряски. Земля оползала, гора тряслась, Артур катился вниз, вставал, падал и катился дальше и дальше.
С горы пошла лавина.
Камешки, за ними камни, а за ними и глыбы принялись прыгать вокруг, как неуклюжие щенки, только гораздо больше, гораздо тверже и тяжелее, и бесконечно более смертельно опасные при прямом попадании. Глаза Артура метались от камня к камню, ноги танцевали безумные танцы; сердце билось в такт биению геологического катаклизма под ним и вокруг него. Артур бежал так тяжело, словно бег был мучительной и изматывающей болезнью.
Здравый смысл, а именно понимание того, что он непременно должен выжить, чтобы дать свершиться предсказанному в саге о его неумышленной охоте на Аграджага, никоим образом не посещал ум Артура в тот момент и не оказывал на него никакого умиротворяющего действия. Артур бежал, спасая жизнь свою, и смерть была вокруг него, под ним, над ним, и уже хватала его за полы халата.
Внезапно Артур в очередной раз споткнулся и упал, и падение увлекло его вперед. Но в ту самую секунду, когда он должен был приземлиться со всей силы на камни, прямо перед собой он вдруг увидел небольшую темно-синюю спортивную сумку, с которой, как ему прекрасно помнилось, он расстался в багажном отделении международного аэропорта города Афины десять лет назад по его личному времени. От удивления Артур забыл упасть на землю, и взмыл в воздух со свистом в ушах.
С ним произошло вот что: он полетел. Артур изумленно огляделся по сторонам, но никакого сомнения быть не могло – именно это с ним и произошло. Никакая часть его тела не касалась земли, и более того, никакая его часть не собиралась этого делать. Он просто плыл в воздухе, а булыжники свистели вокруг.
Теперь он уже мог что-нибудь с этим сделать. Зажмурившись от легкости, Артур поднялся повыше, и теперь булыжники стали свистеть под ним.
Артур поглядел вниз с веселым любопытством. От трясущейся земли его отделяло теперь метров десять пустоты – если не считать булыжников, которые не задерживались в ней, а рушились вниз, влекомые железной хваткой закона тяготения – того самого закона, от ответственности за невыполнение которого Артур, казалось, был теперь освобожден.
Почти тут же, с инстинктивной мудростью, внушаемой нам чувством самосохранения, он понял, что не следует думать об этом, потому что иначе закон тяготения может вдруг опомниться, взглянуть строго на Артура, стукнуть кулаком и потребовать отчета, какого черта Артур делает тут наверху – и тогда все кончится.
Поэтому Артур стал думать о тюльпанах. Это было нелегко, но он очень старался. Он думал о приятной упругой округлости их лепестков, о множестве причудливых оттенков, которые научились им придавать, задумался о том, какую часть от всех выращиваемых – то есть, выращивавшихся – на Земле тюльпанов можно – было бы – насчитать в радиусе одной мили от средней ветряной мельницы. Через некоторое время эта тема опасно наскучила ему, и по движению воздуха сквозь одежду понял, что спускается вниз, в область подпрыгивающих булыжников, о которых он так старательно не думал. Поэтому Артур стал вспоминать Афинский аэропорт – и эта тема подарила ему минут пять благодатной ненависти, по окончании которых Артур неожиданно заметил, что летит уже на высоте метров двухсот от земли.
У Артура мелькнула мысль о том, как же он собирается вернуться вниз, но он тотчас же отогнал эти мысли и попытался взглянуть на ситуацию трезво.
Итак, он летает. Что теперь с этим делать? Артур поглядел в сторону земли. Он не приглядывался, а изо всех сил постарался лишь скользнуть по ней мимолетным взглядом. Он не смог не заметить двух вещей.
Во-первых, извержение, судя по всему, исчерпало себя; возле самой вершины горы теперь зиял кратер – очевидно, над тем самым местом, где находились высеченный в скале огромный храм, статуя Артура и тело злосчастного Аграджага.
Во-вторых, его спортивная сумка, потерянная в Афинском аэропорту. Она лежала неподвижно между отдыхающими после пробежки булыжниками, но те, очевидно, ее не задели. Как такое могло случиться, Артур не понимал; кроме того, поскольку эту загадку совершенно заслоняла чудовищная невозможность самого появления этой сумки здесь, Артур не чувствовал особого желания вообще пускаться в исследования по этому вопросу. Суть в том, что сумка – вот она. А мерзкая косметичка из искусственной леопардовой кожи, судя по всему, исчезла, чего нельзя было не одобрить, раз уж понять было тоже никак нельзя.
Артур вплотную подошел к тому, что сумку следует подобрать. Здесь, в двухстах метрах над поверхностью чужой планеты, имени которой ему никак не удавалось вспомнить, на расстоянии стольких световых лет от испепеленных руин своего дома, он никак не мог пройти мимо жалобно лежащей и взывающей к нему части того, что составляло некогда его жизнь.
Кроме того, подумал Артур, если сумка сейчас в том же виде, в каком он ее потерял, то в ней должна находиться единственная во всей Вселенной банка греческого оливкового масла.
Медленно, осторожно, сантиметр за сантиметром, Артур начал спускаться, покачиваясь из стороны в сторону, как лист бумаги, нервно нащупывающий путь со стола на пол.
Все шло хорошо, и все было хорошо. Воздух хорошо держал Артура, но пропускал через себя. Спустя две минуты он уже висел всего в метре от сумки, и здесь ему нужно было принять нелегкое решение. Артур покачивался в воздухе и хмурился, но хмурился так легкомысленно, как только мог.
Если он подберет сумку, сможет ли он ее унести? Что, если дополнительный вес просто придавит его к земле?
Что если само прикосновение к чему-нибудь земному внезапно разрушит действие той чудесной силы, которая сейчас удерживает его в воздухе?
Не лучше ли будет сейчас взяться за ум, спуститься на землю и сделать по ней пару шагов?
А если сделать это, то удастся ли ему потом снова взлететь?
Ощущение полета – когда Артур позволил себе подумать об этом – было таким чудесным, что расстаться с ним – быть может, навсегда – Артур никак не мог. Встревожившись, он поднялся чуть-чуть вверх, просто чтобы убедиться, что может это сделать – удивительно легко, без малейшего усилия. Он взмыл вверх, повисел немного там. Он попробовал пике.
Пике удалось замечательно. Вытянув вперед руки, с развевающимися волосами и полами халата, Артур нырнул вниз головой, выровнялся в полуметре над землей и выплыл вверх, остановившись на той же высоте и оставшись там. Просто оставшись там, в воздухе.
Это было восхитительно.
И так, понял вдруг Артур, можно было подобрать сумку. Надо спикировать на нее и подобрать ее в самой нижней точке пике. Ее можно подобрать и унести. Это может не получиться с первого раза, но это наверняка можно сделать.
Артур сделал еще пару тренировочных пике, и они вышли одно другого лучше. Ветер в лицо, звонкая гибкость во всем теле – все это вместе сообщало ему такое прекрасное состояние духа, какого он не ощущал с тех пор, как... собственно, насколько Артуру хватало памяти, с тех пор, как он родился на свет. Артур лег на ветер и оглядел окрестности, которые, как он обнаружил, выглядели весьма скверно. Окрестности выглядели разоренными и опустошенными. Артур решил больше не глядеть на них. Он просто заберет сумку, а потом... Артур не знал, что он собирается делать потом, когда заберет сумку. Он решил, что сначала просто заберет сумку, а потом посмотрит, как развернутся события.
Артур прикинул ветер, выровнялся по нему и осмотрелся. Он выгнул спину. Сам не зная того, он сейчас лялился во весь свой рост.
Затем Артур поймал нисходящий поток, собрался – и нырнул.
Артур пронизал воздух, и ветер несся за ним вдогонку. Земля вздрогнула, покачнулась, опомнилась и плавно приблизилась навстречу Артуру, протягивая ему сумку растрескавшимся кожзаменителем ручек вперед.
На полпути вниз Артур вдруг опасно усомнился в том, что действительно делает это, и потому едва не утратил возможность это делать, но вовремя собрался с мыслями, на бреющем полете пронесся над землей, просунул руку в ручки сумки и начал было подниматься обратно, но не смог и внезапно с размаху рухнул на камни, оцарапавшись и набив синяков.
Артур немедленно вскочил на ноги и беспомощно зашатался, размахивая сумкой в попытках найти равновесие, разочарованный и огорченный донельзя.
Ноги его вдруг натужно уперлись в землю, как делали это всю жизнь. Тело снова стало мешком с картошкой, а голова – тяжелой, как пудовая гиря.
Артур стоял, пошатываясь и испытывая сильное головокружение. Он попытался было пойти, даже побежать, но ноги подломились, и Артур полетел наземь вперед головой; и в этот миг он вдруг вспомнил, что в сумке, которую он держит сейчас в руке, находится не только банка греческого оливкового масло, но еще и разрешенное к беспошлинному вывозу количество греческой рецины, превосходного смолистого сладкого вина – и, приятно изумленный этим открытием, Артур не заметил, что последние десять секунд он снова летит по воздуху.
Артур рассмеялся от удовольствия, облегчения и непередаваемого физического наслаждения. Он нырял, переворачивался и кувыркался в воздухе. Он вызывающе уселся на восходящий поток воздуха и проверил содержимое сумки, чувствуя себя, подумал он, как пересчитываемый философами ангел на кончике знаменитой иглы. Артур издал возглас восторга, найдя в сумке и оливковое масло, и вино, и треснувшие солнечные очки, а также старые плавки, полные песка, мятые открытки с видами Санторини, большое неприглядного вида полотенце, дюжины полторы забавных камешков и обрывки бумаги с адресами людей, которых Артур рад был никогда больше не встретить, пусть даже и по весьма печальной причине. Артур выбросил камешки, нацепил очки и распустил клочки бумаги по ветру.
Через десять минут, пролетая сквозь облако, Артур неожиданно попал на крупный и в высшей степени малопристойный банкет – со всего размаху копчиком.