Застывший в предутреннем свете, твой лес преисполнен покоя,
Но белый проехал воитель на бледном коне белогривом
В серебряных ярких доспехах, от неба закрывшись рукою,
Звеня бубенцами на сбруе в движении неторопливом,
И, как от щита отразившись, холодное утро настало,
И всадник на миг обернулся и тронул поводья рукою
И мимо проехал спокойно, за хмурыми скрылся кустами.
Но ехал другой вслед за первым над утренней сонной рекою.
В руке - то ли меч, то ли пламя, в глазах - не печаль и не радость,
Красна его шапка, одежда и плащ, как огонь, за спиною.
И конь с пламенеющей гривой так скачет с деревьями рядом,
Что кажется: вспыхнет кора и прокатится пламя волною.
Но небо горит, не сгорая, и яркое солнце восходит,
И звякает чье-то копыто о камень покатый и твердый,
И катится время по небу, и день незаметно проходит.
Три всадника едут по лесу, и с ними незримо - четвертый.
А к ночи и третий выходит в пугающей черной одежде,
В плаще на коне черногривом спокойный и сумрачный рыцарь.
Он страшен, как ночь, и прекрасен. Он едет к проехавшим прежде,
Но их никогда не догонит - да, видимо, и не стремится.
А с ними четвертый - спокойней, чем белый, проехавший первым,
Стремительней всадника-солнца, страшнее собрата ночного.
Он скачет по темному лесу, на шлеме качаются перья.
Он скачет по времени мира, и мир не меняется снова.
