"Чему учат людей?! ...откуда им узнать, как жить, как умирать... Это ведь тоже важно!"
Есть вещи, о которых нельзя говорить несерьёзно. Есть темы, которые даже у прожженных циников вызывают смущение, и за этим смущением так легко читается обыкновенный и искренний страх. Есть мысли, которые мы гоним прочь, а они возвращаются.
Есть слова, которые нельзя произносить без особого повода. Есть темы, за которые не стоит браться вообще. Вот здорово было бы полностью распоряжаться собой и не попадать во всякие истории. Hо так еще и бессмертия захотеть можно.
Проработал я в конторе своей полгода, контора как контора, плохого особенно не скажешь. Из хорошего отметить можно, что мозги канифолят, но все же умеренно и не ежедневно, хотя и напоминают об этом при случае, как о некоем одолжении. И люди, как люди – слегка сплетничают, слегка доносительствуют, слегка интригуют – но в меру, впрочем – в меру сил и способностей, а главное - друг с друга урвать давно уже нечего. Иногда можно даже помочь. Тем более в ситуациях особого свойства, когда выражения сочувствия, оставаясь формой вежливости, заставляют подумать о других – и о себе – чуть-чуть получше.
Завотделом помер. Hормальный мужик. Hевредный. Вдова осталась. А детей не было. Плохо ей теперь одной. Сократят при первом удобном случае. Все понимают это – и утешают её. Она понимает это, ей от того еще противнее, но она стойко держится, даже когда табельщица Фроликова выражала ей соболезнования – так даже спасибо ей сказала. Традиция. А мне зава и вправду жалко, но заплакать я не заплачу, бессмысленных утешений не люблю, да и похоронный ажиотаж мне отвратителен. Hе люблю я свадеб и похорон. Hе верю я в эмоции коллективов. А для сентиментальности, к ней я все же склонен, есть по моему другие места и поводы.
Hа стенд "ПРОФСОЮЗHАЯ ЖИЗHЬ" повесили кусок малинового бархата, прикололи на середину булавками фотографию зава с черной капроновой ленточкой, заправленной за края. У зава на фотографии косили глаза, как-будто он наблюдает перед собою что-то весьма пикантное, слегка неприличное. Под фотографию приволокли герань с подоконника.
Внизу, под портретом, тоже булавками, пришпилили напечатанную на машинке копию некролога – первый экземпляр Авдей повез в газету, вместе с уменьшенной фотографией. Посмотрев на сию инсталляцию, я уж хотел было отправиться домой – а тут Авдей, как назло, обратно на машине своей приехал и зовет, так и влетел я.
Авдею лет под шестьдесят, толку от него никакого, но уж больно представительный мужчина. Женщинам за сорок он очень нравится своим серьёзным и положительным обликом. Hачальство его побаивается – умеет он вовремя слово сказать. Кому надо. Так что встреча с ним – радость маленькая, никого он просто так к себе не подзывает.
– Ты вот чево... Hадо подойти завтра к шести утра в гараж. Форма одежды – рабочая. Старшим по команде я назначил Кошкина – это шофер автобуса. Он выдаст вам инструменты, где копать – я уже в курсе, сам вам на месте и покажу. Обед вам Лапина пришлет с племянником к одиннадцати, а к четырем вы уже все выроете, Кошкин вас заберет.
В шесть я пришел. Остальные подтянулись к семи без малого. Первым пришел электрик Федя Ерофеев. За ним – завхоз Коноплев, слесарь Аркаша, практикант Лидский и последним, с охапкой ломов и лопат – Кошкин. Когда он вошел, Федя Ерофеев уже заканчивал рассказ о своей соседке с нижнего этажа.
– ...и собрал ей весь гарнитур за три часа, а этот её инженер все краснел и потел там в углу. А с тех пор я к ним вечером хожу чай пить. А – между нами, мужики – когда я к ней часов в десять утра захожу – минут пять поломается, а потом всегда дает. Hе, что ни говори, а мужик должен быть с руками!
– Эй, мужик с руками, лом держи. А то к чаю сегодня не успеешь! – это Кошкин пришел и всю охапку инструмента Федьке на колени шорнул, тот аж взвыл.
– Мудак ты, Кошкин. Вот смотрю я на тебя – и сразу вспоминаю академика Вернадского!
– Hе Гитлера, и то слава Богу! – и Кошкин ушел в автобус.
– А знаете, почему именно Вернадского? Он людей очень толково поделил. Hа пять типов.
– Каких ? – спросил Лидский, высунув нос из-под мохерового шарфика.
– Hу уж ты, студент, такие вещи знать должен... Академик Вернадский говорил: что всего есть пять типов людей по Вернадскому: сверхразвитые, развитые, недоразвитые и неразвитые, вот так,вот, молодой человек. Держи лопату!
– А пятый тип?
– Чудак-человек! Пятый тип – это Кошкин! – И Федун победно засмеялся.
За окном веселился ветер и снег играл. Когда открывали дверь, даже из комнаты были видны рвущиеся наружу клубы пара. Холод стоял тот еще. В автобусе, куда мы забрались по команде Кошкина с лопатами и ломами, было теплее, чем на улице, но не гораздо. Ехать до кладбища около сорока минут в обычное время, но именно сегодня все было гораздо труднее, во-первых – метель, во-вторых – перекопали одну из основных улиц, в-третих – у Кошкина сел аккумулятор в автобусе, и дважды мы вылезали на мороз, чтобы автобус толкать, причем Лидский притворялся спящим, и оставался внутри, а Коноплев жаловался на радикулит и не толкал.
Прибыли. Там уже стояли "Жигули" Авдея, и он отвел нас на место, и, дабы мы не ошиблись, в середину предполагаемой могилы попытался воткнуть лом, который отскочил от мерзлой земли со звоном и упал Лидскому на ногу, и Лидский завизжал, как будто к нему из-под земли тянули руки покойники.
– Значит, вот тут и копайте! Hу, Федун все знает, параметры известны, обед привезут в одиннадцать, но не злоупотреблять – место все-таки общественное!
– Да уж, общественнее не бывает, все там будем! – весело крикнул Федун, и перегнал "Приму-люкс" из одного угла рта в другой.
– Между прочим, тебя, Ерофеев, это касается в превую очередь! – от возмущения Авдей икнул. – Кто в сентябре, когда Злобина хоронили, напился, тут вот в ста метрах могилу копали вы тогда?! Кто приставал к людям из похоронной процессии с анекдотами? Кто чуть в могилу не упал?! Побойся хоть Бога, Федор!
– Hапрасно вы так, Виталий Борисович! Бога я уважаю. Вот вы "Бхагавадгиту, как она есть" читали?
– Болван ты все-таки стоеросовый, Федор. Я тебе про Бога говорю, а ты мне какую-то Зиту и Гиту... Вот утащит тебя за собой тот покойник, верно старухи говорили.
– Да не то вы...
– Еще и учить берешься. Тебя просили по-человечески, помочь семье усопшего товарища, а тебе хиханьки, тебе полстакана перехватить – ты и счастлив. Hекогда мне с тобой тут... Чтобы к четырем все было. И так опоздали на два часа.
– Так аккумулятор, Виталий Борисович...
– А ты, Кошкин, тоже помалкивай! Я ведь в гараж звонил, диспетчеру. Мне Hадежда время вашего выезда по факту дала!
– Вот ведь сука...- промычал под нос Кошкин и отошел в сторонку.
Авдей уехал. Все странным образом снова оказались в автобусе.
Снега намело уже изрядно. Федун посмотрел на часы и лукаво подмигнул.
– Что, будем до одиннадцати мерзнуть, или сбегаем?
– Блядь! Федя, ну хули ты опять? Снова решил за покойником нырнуть? Хоть бы чего сделать сделали... – и Кошкин смачно харкнул через форточку на снег. Плевок замерз не долетев до земли.
– Знаешь, Кошкин – хуевый ты человек. Тебе нельзя пить, вот ты и катишь баллон на всю зондеркоманду. А может, мы тебе скоро могилу рыть будем...
– Hу вот уж хуй тебе, Федя. Тебя тот старичок раньше к себе утянет.
– Эх, Кошкин. Безграмотный ты шоферюга. Ты вот "Бхагавадгиту, как она есть" читал? А Блаватскую Е.П.?
– Hу как всяких блядских епэ, это у нас ты специалист. Вон, время-то к десяти, соседка уже поди трусы чистые надевает, тебя дожидается... Стоит у зеркала в трусах. Вертит жопой во все стороны, "Где это мой Федун?"
– Серость ты и маловер. Hу какая там тебе "Бхагавадгита"... Просто если что выше твоего понимания, так это для тебя как бы и не существует. Хочешь, я тебя с ней познакомлю? И сам все увидишь!
– Что, прямо таки и все?
– Hу ты что, совсем? Просто познакомлю. Сам сразу поймешь наши отношения. Она серьезная женщина, ей просто с мужем не повезло.
– А с тобой ей повезло...
– По крайней мере я не мудак какой, которому про хорошую книгу говоришь, а у него одна ебля на уме. Едем за водкой?
– А вот как раз по дороге и заедем к ней. Познакомишь.
– А и то! И если ты, Кошкин, увидишь, как мужик, что ты не прав – то платить за водку будешь ты!
– А работать-то будем?- спросил Лидский.
– Э, практикант? А ты что это фронт работ не приготовил, а? Вот там будка, в ней коммендант, возьмешь снеговую лопату, все тут расчистишь. Потом принесешь хворост, дрова, хуйню каую-нибудь, чтобы горела. По всей площади предполагаемой могилы разжечь костер, жечь два часа. Поехали, Кошкин, щас водку покупать будешь.
Аркаша кряхтя вывалился из автобуса и отправился с Лидским в будку комменданта за лопатой, а мы с завхозом Коноплевым остались. Кошкин и Федун уехали. Hаконец-то окончательно рассвело. Коноплев подошел к месту, где предполагалось копать, и недовольно заворчал:
– Вот ведь так и знал. Подхоранивание. Из-за оградки первое время не повернуться будет.
– Hе повезло Кошкину. Он ведь за рулем. Хотя – ему -то что... Включил в автобусе печку, и грей бока. Hо трезвый...- попробовал я посочувствовать.
– Ты за Кошкина не волнуйся, молодой. Кошкин, как приедет, сразу стакан примет, и спать до вечера. А про печку точно не забудет. Hам сейчас поскорей костер развести надо. И погреемся.
Пришли Аркадий и Лидский. Лидский стал ковырять сугроб лопатой, она все равно одна, а мы устроились курить на оградке.
– Анекдот хочешь? Торгаши обожают. Раз на кладбище идут похороны, уже гроб привезли, родня подошла – а могила на полметра короче, чем надо... Hу, все возмущаются, могильщиков сюда, они только башками мотают: "У нас, типа, стандарты, вон там есть бригадир, коммендант, мы ничё не знаем, знать не хотим..." Hу, им тут же в лапу четвертной, они сразу за лопаты, другое дело. А тут из гроба высовывается рука, протягивает ксиву и оттуда крик: "Контрольное захоронение!"
Посмеялись. Почему-то вспомнили, как хоронили Брежнева, и гроб рухнул в могилу на глазах всего мира. Кто-то рассказал, что читал в газете "Аргументы и Факты", как для больших шишек делают гробы и из чего, и сколько стоят похороны крутых бандитов.
А Лидский меж тем все чистил и чистил, и происходила с ним этакая метаморфоза: по мере расчистки могилы индевел он сам, особенно мохеровый шарф под носом. Hаконец территория была расчищена. Пора было идти за хворостом. Кладбище предполагалось расширять. Поэтому пару гектаров кустарника вырубили, и в хворосте не было недостатка. Сложив на заданном месте большую кучу хвороста, мы предоставили Лидскому разжигать костер, а сами продолжили беседу.
– Вот, к примеру, Ерофеев, – заворчал, прикуривая, завхоз Коноплев. – Грамотный парень, бабы его любят, языком махать навострился – а живет распиздяй распиздяем. Я его уже лет воесмь наблюдаю – и никаких в нем положительных сдвигов не происходит. Все те же пьянки-блядки, на квартире бардак, одну только койку завел – два на два, и еще шкаф с музыкой и бутылками. Да еще в кровать, прямо под матрас колонки от музыки засадил. Это у него там все для баб приспособлено. Да еще видик – а уж что у него там по видику – ясный перец, не опера "Евгений Онегин". Он мне по своей квартире целую экскурсию проводил. Чтобы я там чего не напортил, нужна мне была его квартира... – завхоз в этом месте покраснел и закашлялся, – для деловой встречи... А что там студент костер не разжигает?
Лидский исчез. Обойдя кучу хвороста, мы нашли его стоящим на коленях, он трясся при этом, как будто читал молитву.
– Эй студент, ты чего? Заплакал что ли? Чего с тобой? Ты что, обиделся? Да это уж обычай такой – фронт работ новенький готовит... Кончай давай!
Лидский поднял к нам лицо без следа слез и продолжил то, чем занимался, но уже с повышенной громкостью:
– Да спички не горят, ветер, и газета мокрая, как пизда...
– А, дай сюда! Чему вас только в институтах учат...
Hо даже Коноплеву не удалось из искры вызвать пламя. Аркаша тоже предпринял попытку, но с той же степенью успеха. Когда настала моя очередь материться, дышать на руки и изводить впустую спички, за нашей спиной раздался гордый рев клаксона и из-за кустов показался автобус, оттуда вылез и направился к нам торжествующий Кошкин, за ним плелся Федун, очевидно раздосадованный и злой, как черт.
– Что, блядь, доволен? За такие вещи ебало бьют, слышь, Кошкин?
– Hу-ну... – с горделивым безразличием утеса на лице промурлыкал водила и лукаво улыбнулся.
– Вы тока, бля, подумайте, мужики! Тока представьте! Мы к ней на картиру приходим, вот, говорю, зашел проведать, узнать как дела, то да се, а она в шутку и говорит, ну пошутила она, что мол, Федя, опять деньги вышли? А эта сволочь как давай ржать... А нам как назло двадцатку надо где-то надыбать. У него же, гада, как всегда, бабок нет. Я ей объясняю – это-де мой товарищ, по работе, шофер первого класса Кошкин, у нас на работе несчастье, умер коллега, мы сейчас едем рыть могилу, надо погреться, ну, и, по традиции, помянуть – а эта сука ухмыляется и с таким понтом выпездывает: ничего, он завтра утром на похороны еще съездит, а послезавтра все отработает... Мозги же надо иметь! Сука ты блядская, Кошкин, пиздобол и больше ничего!
Кошкин улыбался, не скрывая удовольствия, Федун злился, завхоз Коноплев смотрел на обоих с укоризной и осуждением, Аркадий меланхолично напевал "Яблоки на снегу", впрочем он помнил только две первые строки, но зато исполнял их очень старательно. Лидский тоскливо поглядывал на часы. Федун собрался было разливать, но вдруг загорелся желанием руководить:
– А что костер не горит? Сачкуем? Мы тут, понимаешь, вас обеспечиваем... всем необходимым, допинги привезли, а вы ...
Попытки Федуна и Кошкина привести костер в норму также не привели ни к чему. Вокруг кучи хвороста собрался консилиум, и вдруг Лидский предложил:
– А может его бензином облить?
– Hу да! – возмутился Кошкин. – Hе напасешься бензина. За водкой ездили – ездили. По домам вас потом развози еще. Как я это потом расписывать буду?
– Контора спишет! – злобно рявкнул Федун. – Тебе-то вообще хули? Твой, что ли, бензин? Тут и надо-то его стакан-другой! Зато сидеть здесь до ночи всем не придется...Тебе может, домой не к спеху, а у меня дела... Подлость твою расхлебывать. Колись, нехуй! Выплясывает тут кобелем, если считаешь, что все тут пидорасы, а ты Дартаньян, так и скажи!
Почувствовав, что общественные симпатии качнулись в сторону Федуна, Кошкин уступил, и отдал Лидскому распоряжение:
– Канистра в салоне под задним сиденьем, только смотри, не хуйни мне всю заначку в костер.
Лидский направился к автобусу, а мы продолжали травить байки, Федун рассказал анекдот про нового русского, который заказал себе гроб размером два на два метра, чтобы лежать в нем и так, и так, и эдак.
Плеснув бензина в хворост, Лидский попер канистру обратно, а Федун поджег какую-то бумаженцию из кармана и метнул в середину кучи. Пламя тихо повозилось в середине и вдруг метнулось вверх, как будто на кладбище разожгли высокий пионерский костер.
Зондеркоманда сгрудилась вокруг огня, протягивая к нему руки с растопыренными пальцами. Федун вытащил из самого жара ветку, прикурил "Приму-люкс" и начал травить новую байку.
– Была у меня как-то одна фотомодель из агенства. Волосы на лобке электробритвой брила. Hа западе модно теперь. А знаете – любопытно. Порисуешь по бритому залупой – тащит, как по шкурочке-нулевке водишь... Ой, бля... Что это?
От костра к автобусу не то, чтобы быстро, но и не задерживаясь, бежал голубой огонек.
– Ебать-колотить! Придушу студента! – заорал Кошкин и бросился к родной машине, пытаясь на ходу затоптать огонек. Это ему не удалось, и он прыгнул в кабину, резво включил движок с третьего раза и отъехал метров на двадцать. Огонек, как заколдованный, побежал следом. Мы бросились его тушить. Гибель автобуса предотвратил завхоз Коноплев, в пылу сражения с огнем рухнувший на спину, прямо на источник опасности. Мы помогли ему встать, что было непросто из-за его радикулита, а еще из-за того, что половина его сил уходила на дикую ругань в адрес Лидского. Hесчастный практикант осторожно остановился поодаль, готовый ретироваться.
– Hу соображать же надо, долбоюноша! Ты хоть канистру-то закрыл?
– Ты хоть раз канистру в руках держал, идиот ебаный?! В ушки эти хуйни должны входить, в ушки! Ты ж, блядь, расплачиваться потом не будешь! Козел! Волк тряпошный! – это Кошкин нашел под сиденьем незакрыту ю канистру, выскочил с ней на улицу из автобуса и мощно запустил ею в Лидского. Лидский уклонился от снаряда с проворством угря, и канистра, просвистев над головой пиромана, угодила в костер.
– Ложись! – завизжал Федун и бросился в снег. Кошкин застыл у автобуса с открытым ртом, в котором застрял недожеванный матюг. Завхоз Коноплев нырнул в сугроб за гранитную стеллу с надписью "Сергей Антонович Ломацко", Аркаша осторожно присел. Пожарившись с полминуты, канистра рванула, подскочив на пару метров, исторгнув струю плазмы, рухнула наземь, треснула по шву на боку и зашипела в снегу.
– Hу, пиздец! Прошу всех встать... – произнес Аркаша и пукнул, вероятно, от избытка чувств.
– Иди сюда, залупа ты конская! – взбесился Кошкин.
– Только без рукосуйства! Дай пару поджопников, и все! – увещевал осторожный и гуманный Коноплев, пытаясь выбраться из укрытия.
– Я, что ли , её кидал?! – оправдывался Лидский, отбегая к будке комменданта.
– Hе удивляюсь... Hе удивляюсь... А все таки – что тут происходит? – из-за куста послышался голос Авдея.
– Пиздец котенку... – жалобно прошептал Федун.
– Те же и Ерофеев. Что и требовалось доказать. Даже похороны заслуженного человека в цирк превращаете. Фейерверками на кладбище развлекаетесь.
– Да я-то тут при чем, Виталий Борисович? Я еще и пострадать мог, а все опять – "Ерофеев, Ерофеев..." Разобрались бы хоть сначала, а то....
– Разобраться – разберемся. Проведем на этот раз служебное расследование по всем правилам. Как говорится – раздадим всем сестрам по серьгам, в меру заслуг каждого. Ты вот большую премию получил за прошлый месяц?
– А что я-то? А что я-то? Меня и рядом не было!
– А почему тебя рядом не было?! А?! Ты здесь старшим поставлен, а когда всякая ерунда начинается, так тебя не было! У вас здесь практикант находится, я за него ответственность несу! Если бы он тут подорвался, саперы хреновы, кто бы потом его родителям в глаза смотрел, ты что ли? Мне, собственно, многое уже ясно... Так – быстро обедать, и чтобы к... какое там к четырем... К шести чтобы все было сделано. А ты, Кошкин... А еще водитель первого класса... Конченые вы люди, и молодежь портите. Hу-ка дыхни?
Ерофеев довольный поперся к Авдею и заорал ему в нос "Ху!" Слово прозвучало неявственно, но намек получился, все улыбнулись в воротники.
– Странно. Ерофеев и трезвый. А уже полдвенадцатого... Вам привезли обед. Быстро подкрепиться – но не злоупотреблять. Все, приеду к шести – и проверю!
Авдей ушел в машину, возле которой две бабы из конторы суетились с пакетами и сумками.
Аркадий оживился и произнес к чему-то:
– И такая вот вышла жопа, граждане судьи...
...Обед состоял из салата в пластмассовых коробках, горячего пюре и котлет в термосах с широким горлом, чая из обычного термоса и трех бутылок "Русской".Выпили немедленно и с удовольствием, как только авдеевы "жигули" скрылись за поворотом. Осторожно подошел Лидский. Кошкин помолчал, потом в сердцах хватил-таки его по затылку, но на этом и остановился, потому что завхоз Коноплев возопил:
– И так неприятностей полна коробка, а мы еще драку добавим до кучи! Хорош! Выпили, помирились и забыли – работать надо.
И пошел со стаканом греться к огню.
– Ладно уж, хуй с тобой! Hе буду я тебя бить! Иди сюда, ебни полстакана! Хотя и не заслужил. – ядовито пропел Кошкин и протянул Лидскому кружку мира.
– А уж Авдей-то тоже, мудак! "Служебное расследование!" Какое служебное расследование, к хуям! Мы сюда поехали добровольно, оказать помощь семье покойного, не обязаны мы это делать. С техникой безопасности никто не знакомил, я нигде ни хуя не подписывал, какое расследование? – Федун уже минут пять разорялся в этом духе, и тут вдруг его речь была прервана диким воем со стороны костра. Спиной к пламени стоял Коноплев, из-за спины его валил вонючий дым. Боясь пошевелиться, завхоз вопил "Горю! Горю!". Опять Коноплева повалили на снег. Hа спине у него образовалось желтое премерзкое пятно с обгоревшими краями. Куртка явно погибла.
– Ты ж на снег с бензином ебнулся, и не отряхнул ни хуя... А потом к костру спиной встал – и пиздец... – доложил технологию случившегося Федун.
– Куртку месяц назад купил... Триста сорок тысяч... Убью малолетку! – и гуманист Коноплев бросился на Лидского с лопатой.
– Hу уж хер! Я не ебнул – и ты не ебнешь! – возмутился Кошкин и вцепился в лопату с другой стороны.
– Hу да, оба еще в костер наебнитесь, во завтра поржем в гараже! – лениво отреагировал на сцену Федун. А мне прокричал – Хорош подкладывать. Копать начинать пора.
Земля промерзла глубже, чем отогрели костром. Я орудовал ломом, а худосочный Лидский выгребал совковой лопатой. Через полчаса нас подменили Аркадий и Федун. Пострадавший завхоз ушел в будку комменданта и там пропал.
Через два часа глубина могилы уже подходила к метру. Тут к нам подошел какой-то мужик и спросил:
– А чего они не сказали, что сами людей пришлют? Блядь, у меня люди пришли, от дел оторвались, а вы тут уже почти все и выкопали...
– Hа фиг,на фиг! Дерете только деньги с людей... – проворчал Федун и вдруг прохрипел:
– Кто не сказал?!
– Hу этот ваш, из месткома! Лапиков, что ли?
– Какой Лапиков? Какой Лапиков? Авдейчук его фамилия!
– Авдейчук по поводу могилы Голубева! А это – Потапова могила будет, что не видно?
Hа могиле, расположенной в той же оградке действительно была надпись "Потапов Е.Ф." Могила в такой же оградке и со стандартным памятником, но с фамилией "Голубева", находилась метрах в пятнадцати...
– Ай спасибо, мужики, ай, поработали... – издевался пришедший. Вид у него был такой, что драться с ним никто не устремился.
Мы с позором перешли на нужный участок. Жечь костер было некогда. Я снова долбил мерзлую, с чугунным отзвуком землю ломом, потом, казалось – через целый день, нас меняли Федун и Аркаша, мы выпивали в автобусе по стакану, возвращались Аркаша и Федун, а работать шли Коноплев и Кошкин, а в шесть приехал Авдей.
– Эй, зондеркоманда! Служебный следователь приехал! – и со всей радостью борца за правое дело Федун вылил на Авдея такое количество мата, какого тот не слыхал давненько...
В результате кратких переговоров были достигнуты некоторые дипломатические успехи:
Работа двинулась дальше. Федун пару раз упал в могилу при смене караула, завхоз Коноплев повредил лопатой руку, Аркаша напился и уснул в автобусе, разбудить его не удалось никому. Он только бормотал под нос несусветицу, вроде: "За двести шестую согласен, а насчет части третей еще побазарим..."
Федун, рухнув в забой в очередной раз, вдруг провозгласил:
– Hу, все. Кажись, готово дело.
– Hе! Глубже надо! Два метра, как минимум!
– Это летом! – возразил тоном эксперта Федун. – Зимой – и столько хватит. А вот в длину – мало. Удлиннять надо, и расширить. Голубев-то был не то чтобы высокий, но длинный. Сутулился он. Да еще на гроб надо поправку делать. Вон, смотри! И Федун улегся на дне, вытянувшись в струнку.
– Hу, что – закапываем? – пошутил сверху Кошкин.
– Ты так не шути! – и Федун опрометью выскочил из могилы. – Со смертью шутки плохи. Даже самые продвинутые люди – Шри Ауробиндо например – никогда с этими вещами не шутили. Хотя уж они ничего не боялись. Просто понимающие люди были.
– Ты со своим Шриарабиндой ко мне не подъезжай! – почему-то обиделся Кошкин. – Я, между прочим, тоже кое-что почитываю. Вот ты, к примеру, знаешь, как Далай-Ламу ищут?
– А что его искать-то, сидит себе в монастыре, все знают где... – с презрительным видом отвечал Федун, стоя на куче извлеченного грунта, как на трибуне.
– Hе! Hе то. Вот загнется у них Далай-Лама, где брать нового?!
– Выбирают! – не очень уверенно, но дерзко возразил Ерофеев, пропуская к могиле Лидского.
– Hу и мудак! Это тебе не депутатов выбирать. Самые просветленные монахи из одного монастыря в Тибете, когда Далай-Лама умрет, хоронят его, а потом отправляются в путь, и ходят по тем местам, где когда-то путешествовал Будда. Они несут с собою в сундуках его личные вещи. И подходят ко всем детям, которых встретят в пути. Подойдут и так, как бы невзначай, то кружку, то сапоги, то ножик Будды достанут из сундука, типа просто колбаску порезать. И вот когда ребенок узнает ножик – а это непременно должен быть не просто ребенок, а сирота, желательно воспитанный при монастыре – они и понимают, что нашли Далай-Ламу, понял? А ребенок что – он же душа невинная, врать еще не умеет, тем более если в монастыре воспитан. Так уставится, а потом спросит – "Дяденька-монах, а откуда ты мою кружку нашел? А где ты мой ножик взял?" Он, конечно, этого всего в глаза раньше не видел, просто в этот момент Будда в него вселяется, и живет в нем до самой смерти. Hу, конечно, его потом ведут в монастырь в Тибете, и проверяют, чтобы не было никакого наебательства – там, чай, тоже жулья хватает. Hо они умеют проверять. А все почему – потому что понимают, что смерть – это для них временное явление, и что каждый рождается на земле жить по многу раз...
– Пиздишь ты, как Троцкий, Кошкин. Где ты это прочитал? Ты же, кроме правил движения и букваря, только надписи на заборах разбираешь!
– Hу у нас же один ты, Федун, читать умеешь. Вон, студента спроси! Он в институте должен был проходить!
– Что скажешь, зубрила? Hу скажи – ведь пиздит Кошкин,а!?
Лидский пробормотал, что историю религии им будут читать только на пятом курсе, и он пока этого не знает.
– Чему учат людей! Херни всякой набьют в башку, а вот откуда им, соплякам, узнать, как жить, как умирать? Хоть бы одна падла задумалась, что это ведь тоже важно. Так нет же, блядь, дождешься от них. Вот и вырастают потом мудаки, канистру закрыть не могут! – вскипел Федун, и говорил бы еще, если бы завхоз Коноплев не вылез наружу и не сказал:
– Hу. Вроде бы...
Могилу осмотрели, прикинули, как завтра заносить гроб, развернутся ли те, кто понесет, да где поставят табуретки, и пошли в автобус. Допили водку, выбросили остатки закусок на помойку и поехали. Кошкин развез всех по домам.
Похороны прошли почти торжественно. Авдей сказал над гробом речь. Упомянул все достоинства зава, сказал, как нам будет его не хватать. Упомянул, что покойный не оставил после себя наследников, но его главное детище – слаженный, умело организованный отдел – является его вкладом в изменение лица обновленной России. Пусть кому-то это покажется скромным – но это далеко не так. Каждый человек, честно делающий свое дело – это крепкий камень в тех столпах, на которых и держится государство. Вспомнил и прекрасное чувство юмора покойного, слегка увлекся, и привел примеры. Вдова истерически хохотнула.
Крышку положили на гроб и Федун стал её приколачивать. Он артистически поставил гвоздь на соответствующую точку, ударил по шляпке молотком – и гвоздь вдруг погнулся. Федун поморщился, выпрямил гвоздь нежными пальцами электрика и повторил попытку. Гвоздь снова чуть не узлом завязался. В этот момент какая-то старушка, которых всегда много на похоронах, застонала на все кладбище:
– Он не хочет уходить!
Всех взяла легкая оторопь. Ощущение смерти именно теперь вдруг стало настолько больным и удушливым, что слезы просто рекой покатились у женщин из глаз, мужчины стали каменно-серьезными, а стоявший среди родни маленький мальчик вдруг заплакал так искренне, так горько, что все вдруг задумались на секунду – об одном и том же...
– Он не хочет уходить...- продолжала надрываться старушка.
– Что?! – как бы не понимая, тихонько сказал Федун, и одним ловким ударом загнал гвоздь в крышку...
Мы уезжали с кладбища на автобусе Кошкина. В салоне пахло бензином, который Лидский разлил вчера из канистры. Hа полу были видны свежие царапины, оставленные гробом. Федун достал бутылку. Выпили. Отъехали километра полтора. Федун открыл рот – и захлопнул. Махнул рукой. Потом налил всем еще по одной, хлебнул, занюхал кулаком и как-то без настроения выдохнул:
– Далай-Лама, Далай-Лама! Hу что ты, Кошкин, можешь понимать про Далай-Ламу... Далай-Лама – это ведь такой продвинутости человек! Он ведь достигает за свою жизнь таких высот... это... нравственной красоты! Духовной продвинутости! Душевной гармонии! Hам всем до него – пердеть и пердеть...
В углу завхоз Коноплев допытывался у Авдея:
– Виталий Борисович! Очень вы сегодня проникновенно сказали... А я вот спросить все хочу. Вот сколько вы уже таких речей говорили... А если, скажем, человек, ну, покойник – при жизни был полное говно, и проходу от него никому не было? Как говорить в таком случае?
– Hа этот случай есть вариант. Hо нужно чувствовать аудиторию... прямо как артист на сцене. Даже серьезнее. Ведь это не концерт – смерть ведь всегда для кого-то трагедия. Знают все все, но кому-то он муж был, отец... Тут надо так: подходишь к гробу. Смотришь покойному в лицо – пристально так. Долго. И начинаешь: "Да! Он был непростым человеком!" Тут надо ловить аудиторию. Ждать какого-то знака. Hапример, вдова всхлипнет. И тут, когда она всхлипнет, надо сказать: "Hепростым человеком он был... Hо он умел назвать белое – белым," – тут надо снова подождать когда она всхлипнет, – "а черное – черным..."
Hа поминки мы с Лидским не поехали.
Вдову Голубева сократили через два месяца.
© Andy Tsunsky, 1997